Пропавшие

Взмахом руки я дала понять, что слышу, но знала, каков будет результат. Дэнни не имел причины лгать. Случившееся с Чарли стало достаточно ясным. Его последние минуты могли быть ужасны: страх, страдание, злость. Портрет моего брата был теперь настолько приукрашен, что я не могла представить его реакции. Книжный герой, безусловно, умный и находчивый старший брат стал бы сопротивляться. Но в пугающей до отчаяния ситуации ребенок мог просто звать свою мать. И это, как я поняла, тихонько закрывая за собой входную дверь и ставя заляпанные грязью сапоги на коврик, больше всего терзало маму в течение этих лет. Как она его ни любила — а любила она его больше всех остальных, — спасти его не смогла.

В доме было тихо. Я подобрала с коврика почту и отделила конверт с мягкой прокладкой, надписанный рукой тети Люси. Мои запасные ключи, наконец-то. Схожу и заберу свою машину или хотя бы позвоню в Автомобильную ассоциацию, как только закончу с делами дома. Почта оказалась в пятнах от дождевых капель и влажная на ощупь, и я оставила ее на столике в прихожей, не находя пока в себе сил просмотреть. Вместо этого я прошла на кухню. Кухонные часы отсчитывали секунды, тикая, как жук-точильщик; этот звук сливался со стуком дождя в окно. Я непонимающе уставилась на часы. Было только девять. Я ожидала увидеть по меньшей мере время ленча.

При мысли о ленче в животе у меня заурчало. Я подумала, что проголодалась, стаскивая промокший насквозь анорак и вешая его на спинку стула в кухне. Понимание производителей о водонепроницаемости не совпадало с моим представлением об этом. Плечи футболки были темными от дождевой воды и студили кожу.

В холодильнике я нашла упаковку бекона и несколько слегка просроченных яиц и решила рискнуть. Достала сковороду и принялась готовить себе самый жирный и самый вредный для здоровья завтрак, какой только могла представить: жареные яйца смешивались со свернувшимися в кольца полосками бекона в луже шипящего масла. Мне требовалось именно это. Еще я сделала чай, тост и накрыла стол, поставив прибор и для мамы, если она вдруг почувствует запах еды и ощутит голод. Жарившийся бекон наполнил воздух божественным ароматом и мог бы соблазнить ее поесть. Я сняла сковороду с огня, но оставила на плите, чтобы в любой момент подогреть, если мама спустится.

Завтрак вышел отменный. Густой желток залил весь тост, а бекон превратился в изогнутые соленые ленточки, испещренные белыми крапинками чистого жира. Я ела, тщательно пережевывая, согреваемая горячей едой и крепким чаем. Мне хотелось сообщить маме, что Чарли нашли, но за едой я не позволяла себе думать об этом. Я была еще не готова. Она так сильно, так неистово любила Чарли и так часто говорила мне, что я не пойму этого, пока у меня не будет своих детей. От этой мысли меня бросало в дрожь. Если это любовь, я от нее отказываюсь.

Сверху по-прежнему не доносилось ни звука, когда я собрала с тарелки последние остатки белка и понесла посуду в раковину. Придется подняться наверх и разбудить ее. Я налила остатки чая в чистую кружку. Долго простояв в чайнике, он сделался темным, как подлива, но мама не стала бы возражать. Я завернула в прихожую за почтой, быстренько просмотрела ее. Счета и разная «макулатура», как обычно. Ничего интересного. Я сунула конверты под мышку и осторожно стала подниматься по лестнице, неся кружку обеими руками. Дверь в мамину комнату оказалась плотно закрыта, как при моем уходе. Все выглядело совершенно нормально. У меня не было причин колебаться, и я дрогнувшим голосом позвала:

— Мам?

В ответ — тишина. Я снова постучала, не сводя глаз с чая, который грозил выплеснуться из кружки при каждом моем движении.

— Можно войти?

Едва открыв дверь, я поняла — случилась беда. Я поняла, что произошло, даже не входя в комнату. Мама проявила больше организованности, чем Пол, и не допустила ни одной ошибки. Аккуратный строй пузырьков из-под лекарств на ночном столике, крышечки сняты, внутри пусто. На полу бутылка виски, в которой осталась одна-две порции, рядом с ней валялась пустая. На кровати, аккуратно укрытая покрывалами, — маленькая фигурка моей матери. Она лежала на спине, руки вдоль тела, восковое лицо в полумраке — шторы оказались задернуты не до конца. В комнате стоял кислый запах, который, как я выяснила, исходил от пятна у нее на шее, тянувшегося по плечу и сползающего на простыню, — в какой-то момент ее стошнило, но недостаточно для спасения. Не думая, я вошла и встала рядом с ней. Очень осторожно дотронулась до тыльной стороны ее ладони. Холодная. Проверять пульс не было необходимости. Она умерла. Она услышала достаточно, чтобы понять, — Чарли не вернется, а затем ускользнула, пока я не видела.

Я поискала, сначала спокойно, записку, которая, по моим предположениям, должна была лежать где-то здесь. На ночном столике — ничего. Ни в руках, ни в постели, ни на комоде, ни в карманах одежды, которую она обычно носила. Ничего. Ничего. Ничего. Она покинула меня и даже не потрудилась попрощаться.