Пропавшие

— Луиза Шоу в Суррее, спасибо, — сказал диктор, поворачиваясь лицом к другой камере, картинка с еще продолжавшейся записью появилась на экране у него за спиной.

Я ожидала, мама отметит тот факт, что ее дочку показывали в новостях, но она по-прежнему таращилась пустым взглядом в экран, полностью поглощенная сюжетом о налогах на воду. Может, она меня не узнала. Что ж, по крайней мере не пришлось объясняться. Я чувствовала невероятную усталость. Мне было достаточно на сегодня, на неделю, вообще.

— Я иду спать, мама.

— Спокойной ночи, — автоматически отозвалась она, не отдавая себе отчета в том, что за окном еще даже толком не стемнело и я иду в постель на два часа раньше обычного. Я оставила ее, уставившуюся в экран. Если бы мне пришлось держать пари, я бы поставила на то, что в голове у нее был только Чарли.

Лампочка в светильнике над раковиной в ванной комнате перегорела. Верхний свет придавал моему лицу сероватый оттенок, моя кожа казалась мертвенной, губы — голубыми, глаза попали в тень и выглядели тусклыми и темными. Я пристально смотрела на себя в зеркало ванной комнаты, вспоминая о Дженни. На мгновение я увидела ее такой, какой она была при жизни, затем — какой нашла в лесу. Во втором образе что-то отсутствовало — то, что делало ее той, кем она была. Это исчезло. «Задуть огонь, потом задуть огонь».[2]

Шекспир правильно это заметил вместе со своим бедным, сбитым с толку кровожадным мавром. «Срывая розу, как я верну ей животворный рост? Она увянет».[3]

Я выключила свет в ванной комнате, нашла дорогу к кровати в полумраке и со вздохом забралась под одеяло. Дожидаясь сна, я разглядывала потолок. Мне бы испытывать злость, печаль или какую-то решимость, но я чувствовала в основном оцепенение.

Наутро я поехала в школу без особого удовольствия. Я вынуждена была там находиться; Элейн совершенно ясно дала понять: учителя должны явиться, даже если не будет учениц. Я ожидала, что немало моих коллег смотрели новости, и от предчувствия неловкости у меня покалывало кожу. Но первыми, кого я увидела, подъехав к воротам школы, оказались девочки из класса Дженни: Анна Филипс, Коринна Саммерс и Рейчел Бойд. Они были не в школьной форме, а в джинсах и толстовках с капюшонами. Когда я въехала на территорию, они, смущаясь, стояли в обнимку перед бесчисленными камерами и репортерами, по-прежнему осаждавшими школу. Но ощущалось что-то искреннее в их проявлении чувств, что-то настоящее — лица девочек были в пятнах от слез, покрасневшие, а не ухоженные, на потребу камеры. Я припарковалась в первом же подходящем месте и выскочила из машины, возвращаясь к своему долгу телохранителя, советчика или друга — что им понадобится больше.

Они возлагали цветы, поняла я, подойдя ближе. Вдоль школьной ограды протянулся импровизированный мемориал с открытками, плюшевыми медвежатами, даже с воздушными шариками и плакатиками с вырезанными из газет фотографиями. Лицо Дженни раз за разом возникало на расплывчатых, плохой печати снимках. И разумеется, лежали букеты цветов, безвкусные в своей веселой оберточной бумаге. В ярком солнечном свете бледно мерцали свечи. Дожидаясь, пока девочки закончат свое маленькое бдение, я прошлась вдоль ограды, читая некоторые открытки и плакатики: «Маленький ангел, тебя забрали слишком рано. Мы не забудем тебя, Дженнифер. Хотя я тебя не знала, я буду всегда тебя помнить…» Все это говорило об отчаянной потребности людей поучаствовать в трагедии, показать, как она их тронула. Впечатляющая бесполезность.

Мне не пришлось волноваться по поводу того, как склонить эту троицу к разговору, они сами подошли ко мне, как только заметили мое появление. Вот она, разница между детьми и подростками, подумала я. Еще год, и они направились бы в другую сторону, лишь бы уклониться от общения с учительницей. Эти девочки были неискушенными, доверчивыми. Легкая добыча. Такой оказалась и Дженни.

— Как вы? — сочувственно спросила я, ведя их к скамейке, находившейся вне пределов досягаемости средств массовой информации, в глубине школьной территории.

Коринна, высокая, темнокожая и стройная, криво улыбнулась мне.

— Да мы ничего. Просто в это очень трудно поверить.

— Полиция уже разговаривала с вами? — спросила я. Три головы синхронно покачались.

— Когда они будут с вами беседовать, — начала я, тщательно подбирая слова, — если им потребуется поговорить с вами, может статься, что вас спросят о жизни Дженни.

Три головы кивнули.

— О людях, которых знала Дженни… о друзьях.

Снова кивок.

— Может быть, о людях, о которых не было известно родителям, — предположила я.

В ответ на это Коринна и Анна — которая своим маленьким круглым личиком и крепеньким телом ужасно напоминала мне хомяка — широко раскрыли глаза. Рейчел же устремила взор своих голубых глаз в землю. Интересно.