Пропавший без вести

Когда они ворвались на вокзал, поезд уже стоял под парами. Люди на вокзале оживленно показывали на них друг другу, слышались возгласы вроде: «Эти из театра Оклахомы», похоже, театр пользовался куда большей известностью, чем Карл предполагал, впрочем, он никогда и не интересовался театром. Для их группы был выделен целый вагон, провожатый руководил их погрузкой куда более рьяно, чем кондуктор. Сперва он тщательно осмотрел каждое купе, кто как расселся, все ли у всех в порядке, и только потом отправился на свое место. Карлу повезло, ему досталось место у окна и он успел усадить рядом с собой Джакомо. Притиснутые друг к другу, они ждали отправления и, стараясь ни о чем больше не думать, радовались предстоящей поездке – ведь так, без забот, без хлопот, им по Америке путешествовать не приходилось. Когда поезд тронулся, они начали махать из окна, а ребята напротив, подталкивая друг друга локтями, смеялись над ними.

Они ехали два дня и две ночи. Только теперь Карлу открылось величие Америки. Без устали смотрел он в окно, и Джакомо так долго и так упорно тянулся туда же, что ребятам, беспрерывно игравшим в карты, это стало надоедать и они сами предложили ему место напротив. Карл их поблагодарил – английский язык Джакомо не каждому был понятен, – и мало-помалу, как это и водится между дорожными попутчиками, они стали вести себя куда дружелюбней, но и дружелюбие их нередко становилось в тягость, когда, например, у них падала карта и они, ползая за ней по полу, пребольно щипали Карла или Джакомо за ногу. Джакомо всякий раз испуганно орал от боли и неожиданности и вскидывал ноги, Карл же иногда пытался ответить пинком, но в основном сносил эти шутки молча. Что бы ни происходило в тесном, даже при открытом окне насквозь прокуренном и дымном купе, все это меркло в сравнении с тем, что он видел в окно.

В первый день они ехали через высокие горы. Черносиние каменистые громады острыми клиньями подступали вплотную к путям, и, сколько ни высовывайся из окна, тщетно было разглядеть их вершины; мрачные, узкие, обрывистые долины открывались внезапно и тут же исчезали, так что палец, едва успев показать на них, вновь утыкался в каменную стену; мощные горные потоки, упруго вскидываясь на перекатах, неся в своих кипящих водах тысячи пенистых волн, всей тяжестью рушились под опоры моста, по которому торопился проскочить поезд, и были так близко, что их холодное, влажное дыхание ветерком ужаса обдавало лицо.

Новеллы

Сборник «Созерцание»

Дети на дороге

Я слышал грохот подвод за решеткой садовой ограды, иной раз сквозь прорехи слабо колышущейся листвы видел и сами подводы. В мареве летнего зноя до чего же нестерпим деревянный грохот в ступицах колес! Бредущие с полей батраки гоготали так, что мне почему-то стало стыдно.

Я сидел в саду на наших маленьких качелях, в блаженной тени под деревьями родительского сада.

А за оградой шла своя жизнь: пробежала ватага малышни; проплыла с полей подвода со снопами, неся на соломенном горбу мужчин и женщин; вокруг меж тем уже начинали слегка меркнуть цветочные клумбы. Ближе к вечеру мимо вальяжно прошествовал господин с тростью, несколько девушек, что под руки шли ему навстречу, дружно посторонились, отступив в траву и поздоровавшись.

Потом вдруг, как полоумные, россыпью вспорхнули птицы, я следил за ними взглядом, видел, как они взмывают все выше, покуда не стало казаться, что это не они взлетают, а я куда-то падаю, и я, покрепче ухватившись за веревки, начал потихоньку раскачиваться. И вот уже я качаюсь все сильней, и воздух приятно студит щеки, а в небе вместо стремительных птиц тихо подрагивают мерцающие звезды.

Ужинал я уже при свече. Сморенный усталостью, по-простецки навалившись локтями на стол, я впивался зубами в бутерброд. Легкие кружевные занавески вздувались на теплом сквозняке, и иной раз кто-то там, за окнами, проходя мимо и желая со мной перемолвиться, даже придерживал их руками, чтобы лучше меня видеть. От порывов ветра свеча обычно вскоре гасла, и в струйке темного дыма от фитиля еще некоторое время вились налетевшие на свет мошки. Когда меня окликали из-за окна, я отзывался отрешенным взором, словно вижу перед собой далекие горы или вообще пустоту, да и там, за окном, никому не было особого дела до моих ответов.

И лишь если кто-то взбирался на подоконник и сообщал, что все уже собрались перед домом и ждут только меня, тогда я, конечно, со вздохом, вставал.

– Скажи на милость, а чего ты вздыхаешь? Что такое стряслось? Или какое несчастье, совсем уж неимоверное и непоправимое? Такое несчастье, что вовек не оправиться? Будто и впрямь все пошло прахом?

Ничто не пошло прахом. И мы мчались за ворота.

– Господи, ну наконец-то!

– Почему именно ты вечно опаздываешь!

– Я? Почему именно я?

– Именно ты! Не хочешь со всеми – сиди дома.

– Все, больше никаких поблажек!

– Что? Каких еще поблажек? Да ты с кем говоришь?