Пропавший без вести

Как-никак я приглашен, я же сразу сказал. И приглашение это означало, что мне следует сейчас по богатой лестнице подняться в дом, где я давно мечтаю очутиться, а не торчать на улице у ворот, напряженно глядя куда-то мимо уха моего непрошенного провожатого. А теперь еще вдобавок и тупо молчать, словно мы твердо вознамерились простоять здесь целую вечность. Между тем молчание наше уже с готовностью подхватили окружающие дома и ночная темень над ними, непроницаемая до самых звезд. И даже гулкие шаги незримых прохожих, чьи пути-дороги мне недосуг было разгадывать, и ветер, что снова и снова пугливо жался к стенам на другой стороне улицы, и граммофон, чье шепелявое пение пробивалось сквозь закрытые окна чьей-то комнаты, – все они звучали так по-хозяйски, будто окружающее безмолвие – их собственность, неотъемлемая и неотделимая от них искони и во веки вечные.

Но провожатый мой, казалось, от своего, а заодно – после улыбки – и от моего имени безропотно с этим безмолвием согласился, вытянул вверх вдоль стены правую руку и, прильнув щекой к плечу, закрыл глаза.

Только эту его улыбку я до конца не досмотрел, – меня внезапно обдало волной такого стыда, что невольно я даже отвернулся. Ибо лишь по этой улыбке я и распознал, что передо мной обычный городской пройдоха – из тех, что посулами и россказнями облапошивают всякую заезжую деревенщину. А я-то, который месяц живя в городе, самонадеянно полагал, что уж этих-то прохвостов насквозь вижу, давно распознал все их все их фортеля и ухватки – и то, как они ночью вываливаются на тебя из темного переулка с распростертыми объятиями, прикидываясь трактирщиком, что рад постояльцу, как жмутся возле афишной тумбы, где ты стоишь с приятелем, незаметно, словно при игре в прятки, подкрадываясь с другой стороны, чтобы подглядеть хотя бы одним глазком и подслушать, о чем у вас речь, как на перекрестке, стоит вам замяться в испуганной нерешительности, они, будто из-под земли, возникают прямо перед вами на краю тротуара. Я же так хорошо их изучил, ведь это были первые мои городские знакомцы, случайно встреченные в неаппетитных дешевых харчевнях, и это именно благодаря им я узнал, что такое настоящая назойливая неуступчивость, – качество, столь неистребимо вошедшее теперь в мои представления о жизни, что я начинаю подмечать его даже за собой. Как они снова и снова объявлялись перед тобой, когда ты думал, что уж теперь-то окончательно от них избавился и ловить им нечего! Как они, уже не рискуя к тебе подсесть, а то и упасть перед тобой ниц, по-прежнему не спускали с тебя цепкого взгляда, и до чего же убедительным, пусть даже издали, оставался этот их взгляд! А замашки у них всегда одни и те же: встать у вас на пути, преграждая его насколько возможно, и всеми правдами и неправдами пытаться отвлечь вас от вашей цели, предлагая вместо этого пристанище у себя на груди; когда же в ответ в вас начинает вскипать законное возмущение, они делают вид, что принимают его за радушие, в которое и бросаются, радостно тычась в вас лицом.

И вот все эти уловки я распознал лишь сейчас, после того, как меня чуть не полдня водили за нос! В гневе я тер друг о друга пальцы, пытаясь растереть в них свой позор.

Провожатый мой, однако, все еще безмятежно льнул к стене, все еще мнил себя ловким пройдохой, и упоение самодовольства красило его щеку легким румянцем.

– Я тебя раскусил, приятель! – бросил я ему и даже слегка прихлопнул по плечу. И поспешил вверх по широкой лестнице, готовый уже в прихожей как приятному сюрпризу радоваться подобострастию на лицах швейцаров, лично мною нисколько не заслуженному. Покуда с меня снимали пальто и отирали пыль с обуви, я жадно, всем по очереди, заглядывал им в глаза. Потом, глубоко вздохнув и в полный рост распрямившись, вошел в залу.

Внезапная прогулка