Пропавший

— А-а, вспомнил, начальник?! — пристукнула ею Долгор. В глазах ее зажегся опасный огонек. — Разве не тебя Матвей назвал братом, не ты видел его последним из тангутцев?! Кому как не тебе ехать со мной?!

В дверь заглянули, прошамкали что-то о древах. Не глядя, Долгор ударила по косяку палкой, шикнув, как, бывало, из глупых куриц. Головы в платках исчезли. Председатель стоял в углу нашкодившим мальчишкой, не смея поднять глаз.

Долгор уже не могла остановиться. Вся тоска последних ночей вы лилась наружу… В углу стоит не кто иной, как сын вздорной старухи, что давит ей грудь! Стуча палкой, трясясь в ознобе, она, не помня себя, выплеснула ему в лицо страшное обвинение. Председатель вскинулся, будто его и в самом деле ударили, косой шрам набух, ожил. Сжав кулаки, он выбежал в прихожую, загнал стайку испуганных старух в одинаковых серых платках. Они жались к стенке, сбились в кучу, еще больше сгорбились.

— Вот… вот… — вцепившись в край стола, Шалбаев громко сглатывал слюну. — Вот… при них скажи! Они меня тоже знают! Они тоже… в войну… вместо лошадей… Скажи им, Долгор! Разве я прятался от фронта?! Я работал за двоих, за троих… Вот!

Он рванул рубашку так, что по столу покатились пуговички, обнажив белые шрамы на впалом смуглом животе.

— Кто убился на лесозаготовках, потому что вдовам., стране и тебе, Матвей-эжы, нужны были дрова! Не моя вина, что попал в больницу! Не моя вина, что не успел на войну! Вот! Пусть скажут…

Но старухи молчали, бросая виноватые взгляды на Долгор. Они не понимали, в чем дело, не хотели обидеть старшую подругу.

Долгор, чувствуя поддержку, скривила губы.

— Застегнись, председатель. Мужчина ты или женщина? Ты жив. Этим сказано все.

Злость придала ей силы. Она повернулась, шикнув на расступившихся перед нею старух, застучала палкой о пол.

Вечером плясали тени на стенах, длинные ветви скреблись в окно. Долгор пожалела, что резко обошлась с председателем Шалбаевым. Не он ли, будучи бригадиром, помог ей поставить на ноги дочерей, давал коня вспахать огород, мотался в райцентр за теплой одеждой и валенками для тангутских ребятишек… Из сорока трех мужчин, ушедших на фронт, вернулась дюжина, половина искалеченных, а уж из тех, кто ушел первыми, не вернулся никто. Разве Шалбаева в том вина? Оёяа-а, старая она, глупая…

Надо бы извиниться перед Шалбаевым и соседкой, подумала Долгор, изучая синие тени в окне. Даже у столба есть тень… Но лишь тень! Может, и прав председатель, зряшная эта затея — искать тень пропавшего без вести?..

В сенях прошлепали, дверь тоненько скрипнула. Хозяйка сидела, не зажигая света, погруженная в свои думы, и не сразу отозвалась на осторожный кашель.

— Хээтэй[8], мы это… — смиренно сказали от двери.

— Кто это «мы»? — спросила хозяйка, хотя сразу же узнала голос Арюны. Ее муж погиб первым из тангутских мужчин в 41-ом. Арюна громко покашляла, и в дверь одна за одной влезли, постукивая палками, старухи, все — солдатские вдовы.

— Мы чего хотели… — подождав, пока с кряхтеньем и причитаниями «ойе… ойехада…» старухи расселись на лавке, начала Арюна. Хрипловатый простуженный на ветрах голос бывшей чабанки был исполнен достоинства.

— Не в наших обычаях бередить тени ушедших в небытие. Ты сама их знаешь, хээтэй, не раз ты давала нам разумные советы… Будь же разумна до конца. Твой сын, Матвей-эжы, уснул сном воина, его давно отпела степь. Грех отпевать его много лет спустя. Пусть сыны наши и мужья наши спят спокойно, души их унес ветер… Он не вернется, хээтэй, таким, каким ты его помнишь. Зима стучится в двери. Мы должны умереть в своем доме, как знать, может, ты увидишь его в другой жизни… Я ездила в дацан, сотворила молитву за всех тангутских мужчин, за вдов, за тебя, Матвей-эжы. Чтоб в иной жизни мы принесли в своих чревах наших ягнят заново … Надо ждать. Терпение, терпение. Смирись, хээтэй.

Старухи на лавке закивали укутанными в платки головами, забубнили одобрительно, завозились, шоркая ичигами… Не надо зажигать свет! Она и так видит, что этих глупых дряхлых куриц подослал председатель сельсовета Шалбаев.

— Чего ждать? Когда околею на этой вот кровати? Недолго осталось! — собрав силы, громко сказала Долгор. — Кто сказал, кто видел, что мой сын погиб, кто?!

Возня и покашливание в углу стихли, и в этой тишине было слышно, как где-то в дальнем дому тоненько плачет ребенок.

— Молчите?.. Уходите, сестры, и не приходите больше с такими словами… Уходите! — крикнула Долгор, слыша, что старухи медлят. Они пошептались, одна за одной исчезли в проеме. Скрипнула дверь.

— А ты, Арюна? Я все сказала.

Арюна подошла к сидящей у окна Долгор. Единственная из сверстниц, гостья не утратила былой осанки. Она приблизила крупное, с широко расставленными глазами лицо. В зрачках ее отразилась звездочка, что проклюнулась в небе. Долгор привстала, чувствуя, что ей хотят сказать что-то важное. Слов не последовало. В руку сунули газетный сверток. Долгор поняла: деньги. Рубли, трешки… Отказываться нельзя. «Поклонись той земле за всех нас», — прошептала Арюна, медленно вышла, не скрипнув дверью.