Прописные истины

Игнат появился в Полудинском совхозе в те годы, когда дремотная жизнь казахстанских и сибирских сел, пришпоренная временем, понеслась вскачь. Но постепенно все утряслось, жизнь входила в свою будничную колею, сглаживала острые грани; новое изменяло старое, а старое перемалывало, подгоняло под себя новое. Потемнели, осели когда-то режущие глаз своей необычностью «финские домики» первоцелинников, на обшивку многих из них заботливые хозяева набили дранку, обмазали и побелили — для тепла. Появились сараи, клети и подклети. И когда отхлынуло, успокоилось, устоялось — никому уже и дела не было, кто здесь местный, коренной, а кто пришлый. А что касается Игната, то он своей незаметностью так прочно вошел в жизнь села, что всем казалось, будто кто-кто, а уж Игнат-то жил здесь всегда, с самого рождения своего. И никого не удивляло, что пожилой уже человек живет один-одинешенек, без жены и детей, неприбранный и неустроенный. Казалось, так и должно быть. Видимо, секрет в том, что испокон веков в каждом селе живут такие вот бобыли, неудачники, недотепы, и без них картина села была бы неполной, незаконченной. Игнат и заполнил это пустое место.

Лет восемь назад Игнат ушел на пенсию по инвалидности. Еще дешево отделался. В ремонтной мастерской — как уж это случилось, до сих пор тайна — сорвался подвешенный на талях тракторный двигатель. Рванулся Игнат в сторону, но поскользнулся на залитом машинным маслом цементном полу, упал. Стекла задрожали, когда семисоткилограммовая махина рухнула рядом с распростертым телом и, завалившись набок, припечатала правую ногу Игната к полу.

Два перелома кости в голени, раздробленная стопа — вот и все. А чуть бы в сторону — и нет человека. Из больницы Игнат вышел инвалидом третьей группы. Ходил по селу, сильно припадая на покалеченную ногу, пьяный и веселый; все рассказывал, как удивлялись врачи его неслыханному везению, пророчили долгую жизнь.

Работать он устроился сторожем в совхозную контору — на пенсию не проживешь. Осень и зиму провел в тепле. Все свободные дни пропадал в мастерской, то и дело видели, как он бежит в магазин. Но сам пил мало: угощал мужиков.

А летом, после сева, Игнат удивил село: проехал по улицам на нещадно тарахтящей, изрыгающей клубы густого синего дыма диковинной машине, которую тут же и окрестили — Третья Нога. Этот драндулет — плод мужицкой смекалки и умелых рук — по простоте своей превосходил, наверно, все известные машины и по виду походил на помесь телеги с мотоциклом. На четырех колесах от сцепа сеялки был укреплен дощатый помост, сбитый двумя полосами железа. На переднем его крае установлен дряхлый двигатель от мотоцикла ИЖ-56. В середине, как гриб поганка на тонкой ножке, возвышалась рулевая колонка с огромной автомобильной баранкой. А сам Игнат восседал на дырчатом железном сиденье, удобном, пружинящем. Его Игнат снял со старых конных граблей.

Третья Нога и есть Третья Нога. И никогда бы она не стала Пилорамой и Лесопилкой, если бы не увидел как-то Игнат на складе МТМ полуразобранную и списанную за ненадобностью бензопилу «Дружба» еще первых выпусков. Игната осенило. Литр водки — и она перешла к нему. Недели две возился он с этим железным хламом, и настал наконец, день, когда движок выстрелил раз, другой и не замолк, как всегда, а затарахтел громко и торопливо, словно радуясь прорезавшемуся голосу.

С этого лета и началась известность Игната Федина, ставшего своим человеком во всех окрестных селах: Успенке, Уткине, Романовке, Фурмановке, Раздольном… Мало того, люди из райцентра, никогда не видевшие Игната в глаза, при имени его тотчас же откликались: «А-а, Третья Нога, знаем…» Еще Игнатово изобретение называли Пилорамой, Лесопилкой, Комбайном, а то и просто — Колымагой.

Сегодня Игнат работает в Романовке, у Гали Рамазановой, обрусевшей татарки, живущей с двумя сыновьями в приземистом домике на краю села, напротив длинного, обшарпанного, похожего на амбар клуба. В ее дворе он чувствует себя хозяином. Да и не только у нее. Есть дома, где пол и столы блестят нездешней полированной и холодной чистотой, в углах стоят кресла под торшерами, а мясо и молоко хранят в громадных белых холодильниках — туда Игната почему-то не приглашают, там без него обходятся. А вот в таких, обнесенных изгородью из жердин, по старинке еще, где колья подгнили и завалились и никто на них внимания не обращает, некому потому что, — в таких домах Игнат всегда желанный гость.

Дрова свалены в глубине двора, под навесом. Игнат выбрал бревно покороче, плотно уложил его на землю и посередине вырубил топором широкий и глубокий паз. Теперь можно работать: бревна будут лежать в пазу надежно, не хуже, чем на козлах.

Мотор завелся с одного оборота. Игнат погонял его немного вхолостую, потом медленно подвел полотно к бревну, и когда металл зубьев врезался в нежную бересту и напрягшиеся руки ощутили первый толчок, Игнат слегка усилил нажим и почувствовал, как сочно вошли зубья в податливую древесину: запахло теплыми и влажными опилками.