Прописные истины

Шаймерден почему-то не представил ее нам, не познакомил, да и она не посмотрела даже на нас, глаз не подняла.

Расставила пиалы и вышла.

— Давайте по первой, ребята! — скомандовал Шаймерден, придвигаясь к столу. — Под лапшу. После купанья хор-рошо!

Мы усердно заработали вилками и ложками. После холодной водки, после сахаристого, рассыпающегося и тающего во рту холодного помидора, от горячей, густо наперченной, острой лапши прошибал пот.

— Хорошо у вас, — сказал Эрик, откидываясь на спинку стула. — Красиво, чисто, уютно. А мы…

— Дом и должен быть домом, — спокойно, веско сказал Шаймерден. В его руках бутылка казалась игрушечной. — Чтобы дом сделать, надо много сил положить. Это потруднее, чем по пивным языки чесать да на чужое заглядываться. А то все смотрят, что у тебя есть, и никто даже не подумает, каким трудом это достается. С неба ничего не падает.

Похоже, это он говорил специально для меня, намекая на рыжего мужика из пивной.

— А что это за мужик был? — спросил я напрямую. — Ну, рыжий такой, что с тобой утром в пивной разговаривал?

— Дурной мужик, — нахмурился сразу Шаймерден. — Он у нас в автопарке работает слесарем. Имеет диплом газоэлектросварщика — у них тарифная сетка: есть работа, нет работы — рубль сорок в час, — а работает слесарем. Говорит, что не хочет на сварке.

— А чего он такой… — я подыскивал нужное слово и не нашел, — злой, что ли, дерганый какой-то?..

— Точно! — обрадовался Шаймерден. — Именно что дерганый! Знаешь, есть такие, что не живут, а дергаются все время, как будто шило у них в заднице сидит. Так и этот… То, бывает, работает — одно загляденье, а то как найдет на него — ходит, руки опустит и ходит, как вареный. А то еще напьется и насмешничает, подковыривает всех. Жалко мне его иногда. А иногда злость берет: чего он гоношится, подковыривает всех, поддевает, как будто он лучше других. А там ведь и смотреть-то не на что: как паршивая овца — ни себе, ни людям.

Шаймерден разволновался, может, даже разозлился. От благодушия его уже и следа не было. Но и в злости своей он не мельчил, не суетился, а оставался весомым, уверенным в себе, этаким тараном. И только где-то на самом донышке — или мне это показалось? — проскальзывали неуверенность, недоумение: почему, почему Рыжий все-таки не признает за ним первенства в жизни, почему этот хилый и никчемный мужичонка так зловреден и все подковыривает, подковыривает; от зависти, конечно, но только ли от зависти?

— А в автопарке вообще хорошо работать? — спросил Эрик. Он раскраснелся, размяк, разулыбался: он был всем доволен — хозяином, угощением, купанием, жизнью. И Мейрам тоже, и я…

— В автопарке? — переспросил Шаймерден, с трудом, видимо, отвлекаясь от своей мысли. — Работать, ребята, везде можно. Только голову надо на плечах иметь, а не кочан. Вот у нас, например, человек десять шоферов с первым классом, а на экспресс Юнджа — Алма-Ата меня посадили, со вторым. Правда, у сменщика моего первый класс. А почему меня выбрали? Потому что поняли: я человек надежный. Кровь из носу, а все, что надо по работе, я сделаю. По работе ко мне никто не придерется. А ведь люди как: он в рейс с похмелья выходит, его ловят раз, другой, потом с машины снимают или на другую линию переводят, а он начинает завидовать, начинает за спиной шипеть: вот, мол, меня с первым классом на лайбу посадили, а его со вторым — на экспресс: подхалиму везде у нас дорога… Л-люди! — с ожесточением сказал Шаймерден. — Каждый себя ангелом считает, ни за что ни про что его обидели, за собой никто ничего не замечает! А чуть что, так сразу: шу-шу-шу, он такой, он сякой… — Шаймерден скривился, ткнул вилкой в колечко лука, съел, скривился еще больше.

Я подумал, что и ему живется не так легко, как может казаться с виду, и хорошо, что попались ему мы, молодые ребята, люди полузнакомые, с которыми можно поговорить. Можно высказать им все обиды, и не обиды даже, а так — полунамеки, шепотки какие-то, которые, видно, задевают его сильнее прямых обид.

Задевать-то задевают, но не очень, наверно, глубоко: раздражают только. Ему, в общем-то, плевать на все это, для него это мелочи, слону дробинка, его этим не прошибешь, не поколеблешь его уверенности в себе, в своей жизни… Так я решил, потому что уже в следующую минуту Шаймерден с коротким, благодушным своим хохотком начал рассказывать нам, как воюют они, водители автобусов, с контролем билетов на линии, как срабатывает их шоферская солидарность, как действует целая система оповещения о выезде контролеров на линию и что контроль контролем, а каждый умный водитель еще и нутром чувствует, когда нельзя брать пассажиров, а когда можно и на каком перегоне…

Вновь вошла хозяйка с подносом, уставленным дымящимися пиалами.

— Давайте чай пить! — сказал Шаймерден. — Настоящий уйгурский!

В пиалах был густой, с молоком, соленый уйгурский чай. Я его еще не пил, не приходилось как-то. Молоко и соль — желудок мой восстал!

— Да ты что! — зашумел Шаймерден. — Боишься? Это же лучшее средство от жары, соль… Да ты попробуй!