Прописные истины

Мне суета наша вокруг буровой установки почему-то всегда напоминала суету крестьянской семьи вокруг единственной коровы-кормилицы. Стоит наш МАЗ, похожий на нее своей доброй, тупой, как будто обрубленной мордой кабины, моргает круглыми глазами фар, и мы хлопочем вокруг него: поим соляркой, кормим маслом, втираем в его железные суставы густой солидол, а в ответ на все это МАЗ-кормилец, не говоря уже о главном деле, дает свет в вагончик, вращает лопасти глиномешалки, маховик насоса, да еще на платформе есть специальный маленький насос, поднимающий и опускающий ажурную двенадцатиметровую мачту, закрепленную сейчас растяжками из тросов. И во время бурения, когда натыкается долото на камень, на валун, вздрагивает станок всем своим телом, как буренка от неожиданного удара пастушьего бича…

Заметно вечерело, когда мы закончили работу. Ребята быстро умылись, переоделись и ушли в село, в клуб. А мы вскипятили чай, разогрели макароны с тушенкой, в ледяной, идущей из скважины воде обмыли помидоры, и я подошел к нашему гостю или как его назвать — не знаю… Неудобно же не пригласить человека.

— Присаживайтесь к нам, — сказал я как можно приветливей. Мне все же хотелось узнать, что это за личность такая.

— С удовольствием, — неожиданно легко согласился он. Поднялся со своего камешка, протянул маленькую ладонь. — Николай Сергеевич!

— Будем знакомы, — пробормотал я, пожимая его сухую лапку.

Николай Сергеевич подошел к нашим, поздоровался, представился.

— Здравствуйте, — вежливо сказал Иван.

— Здорово! — рявкнул Мишка с заметной ноткой превосходства.

Николай Сергеевич сверкнул в его сторону быстрым, цепким взглядом, чуть усмехнулся.

Я налил ему чаю, дал вилку, придвинул помидоры. Он принял все это с улыбкой и, не жеманясь, стал есть.

— Переезжаете, — кивнул он на буровую.

— Угу, — подтвердил Иван. — На втором отделении теперь будем.

— Знаю, — сказал Николай Сергеевич, — я хочу к вам ребят на экскурсию привести, как учебный год начнется. — И, заметив, что мы ничего не поняли, пояснил: — Я здесь учителем в восьмилетке работаю, физику преподаю.

— А-а, — протянул Мишка. — Что же ты раньше не подошел?

— Да так вот, — сказал Николай Сергеевич. — Сидел, на воду смотрел, на вас смотрел…

— И что же высмотрели? — спросил Иван.

— Хорошо живете! — улыбнулся он. — Вольно, с размахом. И ребята у вас хорошие, гибкие, как звери молодые.

— Ребятки ничего, — согласился Иван. — Буровики.

— А че на воду смотрел? — привязался Мишка. — Че на нее смотреть, на воду?

Мне показалось, что Мишка нарочно это делает: и «тыкает» Николаю Сергеевичу нарочно, чтобы досадить, и разыгрывает из себя дубоватого, неотесанного мужика — тоже нарочно. Видно, не приняла Мишкина душа этого человека.

— Так, о жизни думал… — ответил Николай Сергеевич.

— О, смотри ты, о жизни!

— А думал я о том, — продолжал Николай Сергеевич, не обращая на Мишку внимания, — что вода течет, течет, пока не вытечет вся, и ничего ведь взамен не требует. А человек так не может, а?

— Чего человек не может? — спросил Мишка.

— Ничего взамен не требовать — вот чего человек не может, — сказал Николай Сергеевич. — Ему всегда взамен надо что-то дать, иначе он давать не будет. Баш на баш, так сказать, выгода. Так ведь?

— Так ты думаешь, что все только за деньги делается? — спросил Мишка. Иван молчал, сидел, выпятив челюсть.

— А ты как думал? — вопросом на вопрос ответил учитель.

— Ну а бывает, что люди просто так помогают друг другу. Это как, по-твоему? По дружбе если? Или еще как? Или не бывает дружбы? А? — Мишка торжествовал, напирал на учителя, нависал над ним, отставив в сторону кружку.

— Бывает, — спокойно согласился тот. — Бывает, что и без выгоды помогают. То-то и главное, что деньги еще не все. Это для наших хозяев, которые вот эту вашу воду к себе на огороды отведут и повезут потом огурцы продавать, — для них деньги прежде всего. А есть ведь выгода без денег, без материи, так сказать… Выгодно мне, чтобы меня хорошим считали, добрым, вот я и помогаю кому-нибудь, просто так, бескорыстно. И еще сам собой любуюсь: какой я благородный, честный, простодушный. А в основе всего — выгода. Так сказать, моральная выгода. Это потому, что все мы как бы договорились, что быть хорошим — это хорошо. А если завтра будет хорошо быть плохим? Тогда как? Тогда ведь я плохим сразу стану, чтобы быть хорошим. Вот в чем дело!

— Д-да… — Мишка помрачнел, сник от такого оборота, с трудом переваривая замысловатую логику учителя. — Не может быть, — сказал он наконец, — чтобы быть плохим считалось хорошо. Выходит, люди с ума посходят, если так будет.

— Возможно, возможно, — быстро сказал Николай Сергеевич. — Не может. Вот все мы и держимся за наше «хорошо», потому что это нам выгодно: жить легче, если ты считаешь себя хорошим. Да и других можно носом тыкать: вот, мол, вы какие. А дай волю, были бы такими, какие от природы есть, — звери. Только и всего…

— Интересно, интересно, — вступил я в разговор. — Звери, значит… А что же мы до сих пор еще не перегрызлись все? Я бы вас за горло взял, вы — меня…