Проповедник

Кое-кому из моих людей это не понравилось, но я сказал: «Какая разница? Все равно он вор, украл нашу землю. Все они воры, не один позарится на чужое добро, так другой. Сам мошенник, а меня же будет обвинять в грабеже!»

Ласси откинулся к стене и равнодушно продолжал:

— С тех пор, как прежний владелец этой фермы, человек из Движения, усыновил меня, у меня были очень хорошие документы, и никто не мог заподозрить во мне Исана Красивые Глаза. Мы рассчитывали так: пресса поднимает ужасный шум. Компания грозится послать за установкой своих людей. Мы сжигаем свою ферму и говорим, что это — результат нападения фермеров-землян. Кстати, поэтому ферма была в таком запустении, когда Денисон увидел ее в первый раз. Ей оставалось стоять полмесяца.

А вскоре мы в отместку должны были напасть на ферму Денисона.

— Пустую или с людьми? — спросил ван Роширен.

— С людьми, — спокойно ответил Ласси. — После такого нападения земляне вынуждены были бы ввязаться в бой. Компании пришлось бы воевать с моим дядей, а дяде — с компанией. Это было бы лучше, если бы лишняя тысяча асаиссцев умерла хорошей смертью, чем если бы все наши фермеры стали бы крепостными компании.

Ласси усмехнулся.

— Так что сам понимаешь, Рон, — когда ты явился на ферму и предложил установку в подарок, я было решил, что тебе донесли о нашем плане, и перепорол всех своих людей. А когда я понял, что твой подарок от чистого сердца, я решил, что поживу на ферме подольше, чем месяц.

Я сидел, как заяц, с которого содрали шкурку. Я представил свою сожженную ферму и в этой сожженной ферме — Дена и Агнес. «Господи, подумал я, — неужели это ты подсказал мне подарить эту вонючую лейку?» А потом я поглядел на Ласси и подумал: как же нам быть теперь с нашей дружбой? Как я буду дружить с человеком, который хотел убить мою жену и сына и не убить даже, а сначала… Какого дьявола этот ван Роширен полез со своим дурацким вопросом?

— Так что же, — сказал Ласси, — нам делать?

Он не смотрел на меня, и я не смотрел на него.

— Завтра, — ответил ван Роширен, — я проповедую у Облачного храма, вы должны оба быть там и рассказать людям все, как вы рассказали мне, — и о том, господин Ласси, что вы хотели сделать с Денисоном, и о том, господин Денисон, как Господь вас спас через ваш собственный выбор.

Что ж? На следующее утро мы погрузились в машину и поехали. Я вел машину, а Ласси сидел рядом и дремал от усталости. На шею, в знак покаяния, он повесил веревку, довольно грязную, и снять ее отказался.

Трое людей его остались в своей вчерашней одежде, только автоматы, по-моему, убрали под сиденье.

Столица страны бежала мимо нас, праздничная и умытая. Мы миновали трехэтажное министерство внутренних дел, с двумя нижними каменными этажами и верхним деревянным. В палисадничке министерства копошились розовые свинки, стадо гусей успешно перешло дорогу на красный свет.

Что ж, покаяние так покаяние! Я представлял себе, что будет сегодня с газетами. Это раньше называлось публичной исповедью, а теперь это называется сенсацией дня. Матерый террорист, племянник полковника, стоит перед Христом с веревкой на шее…

Я свернул на проспект Единорога: вдалеке за рекой мелькнуло шестнадцатиэтажное здание компании и витые, как улитки, верхушки павильонов Облачного храма. По мосту к храму спешил народ.

Справа потянулась белая стена, огораживавшая дворец Президента. В конце стены, за позолоченной загородочкой, украшенной узором в виде бьющих передними лапами в воздухе львов, возвышалась статуя Президента. У ног статуи стояла мисочка с кислым молоком. Перед статуей маялся десяток солдатиков.

Ласси положил мне руку на плечо и подмигнул. В этот миг солдатики повернулись к нам боком и замерли, как игрушка, у которой кончился завод. Тревожно взблеснула мигалка, и поперек проспекта на нас вылетел кортеж с машиной Президента.

Черт побери! Ван Роширен не сказал нам, что Президент тоже будет на проповеди! Каяться при августейшей роже — так мы не договаривались!

Но в этот миг президентский лимузин запел тормозами и ушел вбок. Сопровождавшие его мотоциклисты схватились за автоматы. «Поворачивай!» закричал Ласси. Один из мотоциклистов бросил мне под машину гранату, и машина перекатилась через нее раньше, чем она разорвалась. Я повернул руль вправо и перескочил через какую-то канавку. Фигурная решеточка, ограждавшая статую отца отечества, разлетелась в куски, солдатики брызнули кто куда. Я развернулся и нажал на газ. Стекло сзади запело и раскололось, вдалеке гнусно запели сирены, а трое на заднем сиденье выхватили автоматы и начали весело отстреливаться.

Впоследствии я сообразил, что нам следовало оставить тех троих, что сидели на заднем сиденье, у ван Роширена. Потому что хотя я их рож и не знал, в охране Президента их знали наверняка; и что, скажите, должен думать гвардеец, если он сопровождает Президента к Облачному храму, а им наискосок выезжает машина с тремя известными террористами-смертниками на заднем сиденье?