Пророчества о войне. Письма Сталину

– Григорий Александрович, поедем со мной, – в шутку обращался я к нашему дворнику.

– Нет, нет, Сергей Тимофеевич, и не просите, и не уговаривайте, не поеду.

– Отчего же?

– Не поеду, и все, – заключал он с суеверным страхом в голосе.

Я очень хотел проститься с Сережей Есениным. Искал его. Но он словно в воду канул. В день отъезда, 8 декабря 1923 года, послал ему письмо.

«Дорогой Сережа!

Сегодня в 7 ч. 20 м. уезжаем в Америку. Очень грустно мне уезжать, не простившись с тобой. Несколько раз я заходил и писал тебе, но ты почему-то совсем забыл меня.

Я по-прежнему люблю тебя и ценю как большого поэта.

Передай мой привет Сереже Клычкову и скажи, чтобы он на меня не сердился.

Твой С. Коненков.

Привет тебе от Маргариты Ивановны».

…На Рижском вокзале собрались друзья. Шутили. На прощанье пили шампанское. Василий Никитович Мешков появился на перроне верхом на лошади. Наконец поезд тронулся. Не скрою, мне было не просто уехать из Москвы. Было такое чувство, словно я впервые надолго покидаю отчий дом…

В дороге нас поразила чистота улиц, довольство буржуазной Риги. У Москвы, выдержавшей гражданскую войну и испытание голодом, вид был отощавший, не очень-то прибранный. Рига торговала и жирела. Рига в ту пору исполняла роль закормленного привратника в дверях капиталистического мира. Советскому Комиссариату иностранных дел для того, чтобы организовывать деjювые визиты в западные страны, приходилось стучаться и в эту дверь. И сытый привратник решал: пускать или не пускать.

Мы имели визы для въезда в Ригу, а вот с визами для въезда в Америку ясности не было. Американцы долго не оформляли бумагу. Пришлось поселиться в гостинице и от нечего делать совершать пешие прогулки по рижским улицам. Узенькие улочки средневековой части Риги удивляли меня несказанно. Казалось, можно перешагнуть с крыши на крышу стоящих на противоположных сторонах улицы домов.

В Латвийском художественном музее встретил своего давнего знакомого – Вильгельма Георгиевича Пурвита. Теперь он был крупнейшим латышским художником, директором национального Художественного музея, а в начале века, когда мы оба находились в стенах Петербургской Академии художеств, начинающий пейзажист Пурвит набирался ума-разума в мастерской чудесного мастера и большого человека – Архипа Ивановича Куинджи.

Как водится, вспомнили молодые годы, перебрали в памяти общих знакомых, дошли до причин, вследствие которых я и моя жена зажились в Риге.

– Сергей Тимофеевич, позвольте я поговорю с американским консулом, – предложил Пурвит.

– Буду вам сердечно признателен, – отвечал я ему. Ведь мои товарищи, очевидно, перегружены заботами по устройству выставки в Нью-Йорке, а я вот «проживаю» в Риге.

Пурвит заверил консула, что Коненков с супругой ничего общего не имеют с людьми, эмигрирующими за океан в поисках работы, что мы – художники, предполагающие продать кое что из собственных произведений искусства американским гражданам.

6. Рисунок С.Т. Конёнкова из серии «Космогония».

В Америке под влиянием секты «Учеников Христа» Конёнков принялся тщательно изучать Библию, пытаясь найти в ней «динамику божественного откровения». Особенно любопытна созданная им в это время серия зашифрованных рисунков, в которых он, вдохновенный оккультными идеями, графически отразил будущее человечества.

Конёнков иллюстрировал не только собственные космологические исследования, но и теософские воззрения Ньютона, что в совокупности представляет собой неповторимый опыт эзотерического изобразительного искусства, равного которому не было в мировой культуре.

Авторитет Пурвита был велик, и вскоре мы получили визы. В канун нашего отъезда из Риги нас настигла страшная весть. Умер Ленин… Живо вспомнилось все, связанное в моей жизни с именем этого великого человека. Мои встречи с Владимиром Ильичем. Его доброе участие, глубокий интерес к искусству, к скульптуре, всесторонняя помощь художникам. И вот Ленина не стало. Меня неудержимо потянуло к бумаге. По памяти я сделал первый в моей жизни рисунок Ленина…

Хотелось быстрее приступить к делу, ради которого я ехал в самую богатую страну капитала. Показать там искусство новой России, которую эта страна все еще не хотела признать, но которая шагала все увереннее по пути, указанному Лениным.

За окнами поезда мелькали чистенькие леса, разлинованные поля, каменные деревни, замки, кирки аккуратной Германии. На какой-то узловой станции предстояло перейти из одного поезда в другой. Времени на эту операцию отводилось крайне мало. Мы, естественно, беспокоились. Немец-проводник, видя нашу торопливость, солидно успокаивал Маргариту Ивановну.

В Париже нас встретила Лидия Федоровна Шаляпина. Она работала в Гранд Опера. Перед ее отъездом вместе с отцом за границу мы были близкими друзьями, и поэтому расспросам о Москве, воспоминаниям не было конца. Вечером ужинали в парижском ресторане, и я вспомнил, как в трудном 1922 году ко мне на Пресню, на ужин с жареными зайцами (невиданная диковина по тем временам!), был приглашен Федор Иванович Шаляпин.