Пророчество не лжёт (СИ)

Вечер плавно перетек в ночь и поскольку Энакин здорово устал после задания, спать они с Асокой отправились намного раньше обычного. Тано не возражала, ведь, кто сказал, что они сразу уснут? Верно, сперва она долго и подробно расспрашивала про миссию и смеялась на то, как Энакин изображал посла той планеты. И очень жаль, что этим пока и пришлось ограничиться, ведь на ранних сроках беременности лучше воздержаться от интимной близости. Ничего, у них ещё будет время наверстать, ведь впереди целая жизнь. Семейная. У Асоки снова есть семья, настоящая, что может быть прекрасней. Энакина начало клонить в сон и быстро поцеловав жену, Скайуокер устроился на подушке и вскоре заснул. Асока легла рядом, как всегда, положив голову ему на грудь и одной рукой обняв за плечо, прикрыла глаза в попытке заснуть. Но вот ей, в отличие от Энакина, спать совершенно не хотелось и виной тому была, увы, не радость от встречи с мужем. Отодвинутые днём из-за бесконечных дел Ордена, тяжёлые мысли и гнетущие предчувствия сейчас с удовольствием брали реванш, пользуясь тем, что спугнуть их некому, с мстительной радостью сорвали блок в душе Асоки и влетев туда, как торнадо, начали строить там свой чёрный бал. Конечно, по причине того, что девушка пережила до этого, а именно, потерю тех, кто был ей в разное время сильно дорог — отца и старого Бена, оказавшегося отцом Лорда Ситхов, она и раньше испытывала сильное душевное волнение, опасаясь того, что это может повториться и с другими, но сейчас, в связи с беременностью, эти мысли вылезли на первый план и отодвинуть их хотя бы на второй упорно не получалось. И вот опять, так же, как и позавчерашней ночью. Стоило закрыть глаза, как сразу же по всему телу проходила мучительная дрожь, а на сердце опускалась и оставалась лежать тяжёлая плита, само же оно сжималось и словно боялось пропустить лишний удар. Асока крепче прижалась к мужу и завернулась в одеяло, Энакин почувствовал её движение и машинально сжал руки плотнее, до этого просто лежащие на её талии и спине. Это помогло ненадолго. Согревшись теплом любимого, Асока забылась неглубоким сном, чтобы спустя пару часов с легким криком открыть глаза и отпрянув от мужа, сесть на кровати, дрожа всем телом и вытирая углом простыни мокрые от слез глаза. Точно таких же, темные пятна которых виднелись и на одеяле. Она опять плакала во сне и совсем этого не замечала, такое было уже не впервые, а раз третий за последний месяц, который длилась её беременность. Асока села и обняв руками колени, набросила сверху одеяло, тщетно попытавшись унять дрожь, охватившую всё сознание тогруты. Не получилось. Слезы продолжали подкатывать к глазам и капать с ресниц на красную ткань одеяла, слишком уж свежи были воспоминания об увиденном во сне. Слишком уж живо они напомнили о том, что Асока предпочла бы никогда не знать и что всей душой стремилась забыть. Грязный пол убогой подсобки. Окровавленное тело, лежавшее на полу без признаков жизни. Глаза ещё смотрели и видели, но душа уже улетела из него. Этот отчаянно-пронзительный взгляд, так яростно цеплявшийся за жизнь, в которой ему больше не было места. За жизнь, из которой его насильно вырывали. Именно так и смотрел на Асоку её бедный отец в последние секунды прибывания на земле. Тогрута до самой смерти не забудет этого, и вот сейчас снова, опять, как и тогда, шесть лет назад, вот только не одно это заставляло Тано сжиматься изнутри от болезненного чувства непоправимости произошедшего. А то ещё, что в этот раз это был не отец. Этот безумный, пронизывающий взгляд, полный неподдельного страдания и настоящей, не наигранной боли принадлежал не Шону Тано, на грязном полу, покрытый ссадинами и синяками, лежал маленький мальчик со светлыми волосами и глазами, такими же, как у отца и матери — небесно-голубого оттенка. Только теперь они смотрели как будто прощаясь, но отчаянно не желая этого делать, до последнего веря, что его спасут, он смотрел прямо перед собой и чуть потряхивал маленькими ручками, надеясь, очевидно, разжалобить своего мучителя. Это был его последний шанс — вызвать его сочувствие. Асока бы точно не выдержала этого взгляда, но выдержал неизвестный, так как в следующую секунду чуткого слуха тогруты достиг глухой удар и негромкий стон. Она с опаской переводит глаза в сторону звука и замирает в немом ужасе. Это милое детское лицо теперь залито кровью, такой же, которая застыла на волосах. Только глаза продолжают ещё смотреть, только теперь, вместо попыток вызвать сочувствие, в них отчётливо читался вопрос: «Ну вот, ты меня убил, разве тебе стало от этого легче?» Но даже это ещё возможно было перенести, если бы в следующий миг эти потемневшие от приближающейся смерти глаза не повернулись чуть в сторону и не захватили собой другие, похожие на эти.

«Мама!» — прозвучал в них безмолвный крик — «Отчего ты не пришла раньше? Отчего же не успела спасти?»