Пророчество

Кольцо, посланное Марией как любовный или политический залог Говарду, попало к Сесилии Эш от ее поклонника — речь, несомненно, идет об одном и том же кольце. Но если так, то кто же даритель? Если вся переписка шотландской королевы с Говардом проходит через французское посольство, то посылку с кольцом могли перехватить до того, как она попала к Говарду (например, кольцо присвоил Трокмортон или кто-то в Солсбери-корте), либо Говард лжет Марии, и он сам и отдал кольцо Сесилии. Он сам или его племянник, ведь я уже отметил, насколько он подходит под описание «красивого и знатного» поклонника Сесилии, о коем мне поведала Эбигейл. И все же я в недоумении качал головой: главная проблема так и не решена. Зачем Сесилии отдали кольцо, которое напрямую указывало на участников заговора вокруг Марии Стюарт? Это выглядело как предательство.

В комнате вдруг наступила тишина. Я оглянулся: Дюма прекратил писать и уставился на меня. Лицо бледное, мученическое, глаза пуще прежнего выкатились из орбит. Я вопрошающе приподнял бровь, и он ответил мне движением губ: «Время».

Он прав, подумал я: ему пора бежать с письмами к Трокмортону, а меня ждет в «Митре» Фаулер. В задней комнате у Фелипса мы стараемся работать как можно быстрее, но всегда остается опасность, как бы кто-то из Солсбери-корта не подглядел нашу встречу с Дюма у Ладгейт и не стало бы известно о нашем кружном пути через весь город в Лиден-холл. Опасность тем более возросла теперь, когда за мной, в чем я практически уверен, кто-то следит. Мы и так потеряли утро — большое спасибо Мари де Кастельно с ее ужимками, — а я еще собирался заглянуть в Мортлейк и либо поговорить с Недом, либо выяснить, куда он подевался. Фелипс, мне показалось, тоже замер и прекратил читать. Я легонько кашлянул, но дешифровщик лишь сморгнул и ответил:

— Сейчас-сейчас.

Он не сводил при этом взгляда с листка бумаги, и я догадался: заучивает наизусть последовательность цифр. Хотел бы я выяснить подробности его метода запоминания, однако не решился ему мешать. Быстро записав нужные ему сведения, Фелипс сложил письмо Говарда и достал инструменты другого своего ремесла — мастера по подделке печатей: бруски воска, свечу, небольшие ножи с серебряными лезвиями, иные тоньше кончика пера. Покрутил бруски воска в руках, подбирая точный оттенок — как на старой печати. Я завороженно следил за ловкими движениями рук: проворные пальцы соединили края сломанной печати, подержали ее над огнем и добавили ровно столько воска, чтобы восстановить печать, не оставив ни трещинки на ее поверхности, не потревожив проходившую под воском нить. В этот критический момент хватило бы одного неосторожного движения, и печать Говарда оказалась бы повреждена так, что не удалось бы утаить следов вскрытия; уж подозрительный взгляд Марии не пропустил бы таких признаков измены. Я затаил дыхание, замер, стараясь не шелохнуться, не издать даже тишайшего звука, страшился отвлечь Фелипса, но тому, похоже, и дела не было до окружающего мира. На редкость тонкие и ловкие пальцы для столь неуклюже сбитого человека, белые, длинные, словно у белошвейки, маленьким ножиком подправляли мягкий воск, покуда Фелипс не остался вполне удовлетворен своей работой. Тогда он уложил письмо в пакет из непромокаемой ткани, который Дюма спешил доставить Трокмортону.

Краем глаза я видел, как ерзает Дюма: бедняге не терпелось тронуться в путь. Он отдал Фелипсу переписанную копию, а оригинал письма тоже уложил в пакет — дешифровщик и тут восстановил печати. После этого Фелипс выпустил нас через черный ход и пожелал нам доброго дня, как всегда, глядя в землю и передергивая неловко плечами.

Мы прошли через двор в проулок, а по нему добрались до маленького кладбища при церкви Святой Екатерины Кри. Холодный порыв ветра бросил нам в лицо капли дождя, Дюма затрясся и никак не мог унять дрожь — она шла изнутри его тощего тела. Очень уж он был напряжен и напуган; когда мы вышли на улицу, подняв повыше воротники, мимо проскочил какой-то мальчишка и Дюма всполошенным кроликом аж подпрыгнул и вцепился в мой рукав.

— Что с тобой, Леон? — спросил я.

Мальчишка, расплескивая воду из луж, пронесся мимо и скрылся за домами на противоположной стороне улицы. Дюма поглядел на меня с немой мольбой, словно хотел, но не решался о чем-то заговорить, затем покачал головой и пробормотал, дескать, надо спешить. И я опаздывал на встречу с Фаулером. Поутру я досадовал, ибо это свидание разбивало мой день, но теперь испытывал чувство, близкое к облегчению. Гневная отповедь Уолсингема напомнила мне, что в одиночку убийцу не поймать, и мой контакт, спокойный, умеющий держать себя в руках шотландец с его разветвленной сетью связей, в том числе и в Солсбери-корте, мог оказаться наилучшим помощником в этом деле. Уолсингем недвусмысленно велел мне делиться любой информацией, и я почувствовал, что тем самым разделю и отягощавшее меня бремя, эта перспектива более не казалась мне неприятной.