Пророчица

Когда Симон в первом часу ночи (уже было темно) осторожно влез в жигуновское окно, хозяин был в комнате один — Вера Игнатьевна уже отправилась спать, — и разговор между ним и его ночным гостем был по необходимости откровенным. «Золотишко у меня, чтоб ты знал, после одного дела, мокрое оно — золотишко-то, — открыл карты Жигунов, — прибил я одного нэпмана да и жену его заодно. Может, слышал, Сатуновский такой?.. Его этот дом был — тогда это много шуму наделало. Ну вот. А я уже тогда здесь жил, в дворниках у него. Потаскали меня, потаскали, но ничего предъявить не смогли — так всё и затихло. Тридцать лет с гаком никто не вспоминал, а тут вдруг…» И Афанасий подробно рассказал своему, начавшему всё больше паниковать подельнику о том, как Антон привел Матрену, как выдавал ее за свою тетю, как она заголосила, и как он сам обомлел, узнавши ее в ту секунду. «Пронюхал что-то пацан, что-то надыбал. Доказать-то он ничего не сможет, но, ты сам посуди, если начнут трясти и что-то найдут, мне, понятно, крышка, но и ты ведь в стороне не останешься — всё выплывет. А сейчас за золотишко — вышкой пахнет, чего там говорить. Так что вместе нам надо что-то решать и делать, да побыстрее. Я бы, конечно, отдал пацану, что он запросит — шкура дороже, но, ты же понимаешь, этим не кончится. Сволочь, как он пронюхал? Если он начнет подъезжать — а он начнет, откладывать не будет, для того всё и задумано, — я ему отказывать не буду: пообещаю, что мы с ним поделимся. Но решать надо без проволочек — чтобы раз и навсегда замолчал. Ты, Симон, головастый, вот и думай, как это всё обделать, чтобы без шуму и чтобы под подозрение нам не попасть».