Пророчица

Вернее сказать, лежало его мертвое тело. Нижняя часть его лица была прикрыта упавшей со стола скатертью, но видны были его открытые закатившиеся глаза, испачканные кровью лоб и щека и — брр! — большая муха, сидевшая около его переносицы. Картина насильственной смерти была настолько впечатляющей, что Виктору даже не пришло в голову проверять, а может, сосед еще жив, — он как-то сразу понял, что проверять тут нечего. Вторая мысль, которая почти в ту же секунду пришла ему в голову: «Кто это его?» И параллельно с этим вопросом в душе встрепенулся страх: а если этот «кто-то» еще здесь? Испуг этот был вполне обоснованным и требовал немедленных действий. Уже слегка пришедший в себя Виктор осторожно притворил дверь и ринулся через коридор в свою комнату, а буквально через минуту вернулся в коридор — предварительно выглянув из комнаты через приоткрытую дверь, — но теперь в его руке был небольшой плотницкий топор. (Как у всякого серьезного мастера у Виктора был набор разнообразных лично ему принадлежащих инструментов, пригодных на все случаи жизни, к которым он — в отличие от своей одежды и прочих вещей — относился очень бережно). Вооружившись таким образом, он, поглядывая в сторону жигуновских дверей, направился к Антону. Стараясь не производить лишнего шума, но все же достаточно громко, он постучал в двери и чуть позже позвал: «Тоша, открой. Это я, Виктор. Дело есть». А немного погодя постучал — для верности — еще раз.

Открывший двери Антон — в трусах и еще не очухавшийся с сна — отпрянул и шарахнулся назад, когда увидел на пороге Виктора: вид его был, действительно, пугающим — бледный, всклокоченный, с горящими глазами, и в руках топор.

— Стой! Не дергайся! — тихо, но внушительно сказал Витя. — Дело серьезное. Жигунова убили.

— Че-ево?! Как убили? Кто? — пролепетал не ожидавший такого поворота Антон.

— Не знаю, кто. Зарезали его. Там лежит, у себя в комнате… в крови. — строго ответил Виктор и, не теряя зря времени, добавил: — Одевайся. Быстро! Штаны надень.

Видно было, что он уже пришел в себя после испытанного на пороге жигуновской комнаты шока и намерен, взяв дело в свои руки, действовать быстро и решительно. Он, кстати сказать, объяснял мне потом, сам до некоторой степени удивляясь испытанным им в то время ощущениям: «Я сначала, конечно, просто обомлел. Сам подумай, такое увидеть. И тут же испугался: вдруг «этот» — ну, убийца, то есть — сейчас выскочит. Я даже не помню, как я себя чувствовал в эти первые минуты — не до того было. Но потом, когда мы уже с Антоном пошли, я обратил внимание, как я себя ощущаю, даже странно. С одной стороны, внутри что-то непонятное — пусто, как будто всю требуху из меня вынули, а с другой стороны, вся эта похмельная фигня исчезла, как ее и не было. И голова ясная, не болит, и руки-ноги твердые, и муть эта выворачивающая прошла — всё прошло. Только что страдал невыносимо — и как рукой сняло. Вот она, нервная система, почище всякой водки действует».

Но это он рассказывал мне потом, а тогда ему было не до анализа собственных ощущений. Пока Антон прыгал по комнате, натягивая треники с неизбежными пузырями на коленях (этот наш национальный домашний мужской наряд) и накидывая на себя рубашку, Виктор велел ему взять с собой что-нибудь — топор или хотя бы молоток, — и тот послушно нашел, пошарившись на полке, небольшую, но толстенькую и увесистую выдергу. Они, осторожно выглянув, вышли в коридор — Виктор во главе, Антон за ним — и первым делом проверили коридорчик — дверь по-прежнему была закрыта на засов; затем кухню, ванную и туалет — никого. Прислушались: в квартире полная тишина. Даже краны никакие не капают и в туалете вода не журчит (Витя, кстати, всегда за этим следил и подобного непорядка он в своей квартире допустить не мог). Мертвая, можно сказать, тишина.