Пророк

Первое сентября. Солнце. Девчонки с косичками скачут по меловым квадратам на асфальте. Мальчишки носятся и колготятся вокруг футбольного мяча. Они кричат, пищат, как кружащие чайки. Кружащие над морем или над помойкой. Как будто ничего не случилось.

И ВЫ СМЕЕТЕ ИГРАТЬ В ТАКОЙ ДЕНЬ??

А он один стоит у стены. Стоит почти в обмороке. Первое сентября, второе сентября, третье сентября. Опять закрутилась чертова карусель.

Первое, второе, третье, пятое, семнадцатое. Ты идешь в море, уходишь от пляжа, от пляжного отдыха с волейболом и тентами, вот уже буйки остались позади, вот уже ты недосягаем для спасателей, вот уже берега не видно. Ты один среди морской пучины. Только морские чудовища с латинскими названиями. Что до берега далеко, что до дна.

«Усталый, но довольный» вернулся от Большого Политика, от репортеров. Наконец, опять он в своем кабинете. Один. Не успел закурить, как впорхнула секретарша. Несмотря на не очень нежный возраст, ей это пока что удавалось.

Причиной секретаршиного впархивания оказалась разборка между двумя отделами, которые никак не могут рассесться по комнатам после реорганизации на четвертом этаже. Оба начальника, оказывается, прибегали в поисках монаршей милости. И с этакой хреновиной — к нему, черт бы их побрал… Умереть спокойно не дадут…

Дайте телефон, сказал он секретарше.

Наугад позвонил одному из начальников.

Тот обрадовался, усмотрев в этом звонке знак внимания и благоволения; сначала выразил ему свои соболезнования в связи со смертью брата (он молча выслушал), а потом кинулся излагать суть вопроса; но он прервал его.

Так. Слушай здесь. Вы, оба, к вице обращались?

Он был уверен, что нет. Как же — они, ветераны, будут еще заискивать перед этим парвеню.

Нет… еле ответил сразу же вконец расстроившийся начальник.

Я, кажется, говорил, чтобы с этой херней ко мне больше не лезть?

Он говорил нарочито тихо, глухо. Его собеседник на проводе оценил звучание его голоса.

Да, я понимаю… Но ведь вице такими вопросами не занимается. У нас же…

Я уже третий раз об этом слышу. Вы уже неделю… Он чуть было не сорвался на истерическое «веревки из меня вьете», но притормозил в последний момент и закончил: трахаете мне мозги. Мы же в первый раз обо всем договорились, кто за что отвечает и прочее? Так? Или не так?

Молчание.

Надеюсь, все ясно?

Да.

Все. Он повесил трубку.

Ясно им, не ясно — больше он об этом не услышит. Рассядутся, никуда не денутся.

Он наконец закурил.

Работнички… Сами ни хрена сделать не могут. С любой ерундой — сразу к нему. Скоро собственноручно сортир чинить заставят…

Кстати, о работничках. Он задумался о льготной парковке для сотрудников. Новый мэр теперь, как-никак.

Не докурил он и до половины, как дверь открылась и на пороге показалась секретараша, а чуть позади нее — белокурый молодой человек со светлыми бачками. Молодой человек смущенно, беспомощно улыбался, как бы прося у всех прощения за то, что он вообще существует на этом свете.

А это что за…

Люди, которых он принимал лично, делились, в основном, на два рода: те, кто могли быть полезны, и те, кто могли быть опасны. Молодой же человек явно не принадлежал ни к первой, ни ко второй категории. Но… Что не позволено Юпитеру, то позволено секретарше. Он же сам, черт возьми, обещал ей, что встретится с ее племянником — молодым человеком, подающим большие надежды, а может даже, и приобщит его к пророчьему ремеслу. Главный Пророк «Мухомора» — это, конечно, он сам, но в «Мухоморе» есть и другие.

(На насмешку он отвечал насмешкой, на хамство — хамством, на агрессию — агрессией, но при виде демонстративной слабости, заискивания, просительности он терялся, пасовал. Которые поумнее это знали.)

Подавив яростный стон, переведя его в легкое откашливание, он любезно оскалился молодому человеку и широким жестом пригласил его войти и присесть.

Очаровательно смущаясь, тихим, аккуратным шажком молодой человек подошел к его столу и сел напротив.

Уже и объемистая папка на столе. Вот как все на этом свете быстро делается…

Продолжая скалиться и кивать, он что-то спросил у молодого человека, молодой человек смущенно ответил. Потом еще что-то спросил, молодой человек еще ответил.

…Он проглядывал папку. Там было:

Что есть добро? Что есть зло? Что есть свет? Что есть тьма? Что есть жизнь? Что есть смерть? Что есть вера? Что есть безверие? Что есть Бытие? Что есть Ничто? Что есть правда? Что есть ложь? Что есть любовь? Что есть ненависть? Что есть истина? Что есть заблуждение? Что есть я? Что есть он? Что есть сон? Что есть бодрствование? Что есть надежда? Что есть отчаяние? Что есть дом? Что есть скитание? Что есть Бог? Что есть безбожие? Что есть благо? Что есть безблажие?

Ему стало дурно… И даже пресс-папье на столе нет… Тяжелого, избавляющего пресс-папье… Но он все равно слаб как ребенок. Он не смог бы даже поднять его…

Обнадеживающе улыбнувшись молодому человеку, он откинул налево сразу много страниц, ощутив двумя пальцами всю совокупную их толстость. А там что?