Пророк

Будь проклят этот мир, где, чтобы выжить, надо превратиться в зверя! Я не хочу жить здесь, где только жестокость — залог выживания для человека, который пытается сделать что-то свое. Да — свое. Чтоб это свое не затоптала чужая, равнодушная толпа. Если ничего не делать, то можно и не быть жестоким. Жестокость к себе — да, — но ты не можешь быть жестоким к себе и добрым к другим. А брат был «добрым», он был добрее меня, если угодно, но как он кончил, в какое дерьмо он превратился! «Я стал таким, как я, чтобы не стать таким, как ты».

Я скрутил себя в бараний рог, я презрел все эти «экзистенциальные проблемы», все эти «поиски себя» — я просто делал то, что могу делать лучше, чем все остальное, чем все остальные. Сделавший — лучше, чем не сделавший, я и сейчас так считаю.

Но бесполезно приводить аргументы в свою пользу. Они нужны для других, для того, чтобы парировать удары извне. Но никаких ударов извне нет. И не будет. А себе самому нечего заговаривать зубы. Бессмысленное занятие.

А может быть, пришел и мой черед? Пусть чумная крыса сдохнет. Хватит осквернять собой землю. Может быть, и мне надо последовать за братом? И там мы встретимся, и простим друг друга… Я его, а он меня… Только в смерти мы сольемся…

Опять — нет. Я тебе уже говорил — нет. Ради своего брата я должен разобраться. Да и не только ради него, если хотите. Сейчас, как никогда, я должен быть живым и думающим. Это уже далеко не только мое дело.

А зачем вся его контора, зачем вся его жизнь? Зачем теперь притворяться «успешным», «не быть неудачником»? Кого обманывать, зачем?

Нажраться, что ли? Ну, нет. Этого они не дождутся. Вечное противостояние каким-то «им». Опять — стало легче.

Хотя, если пивка… Главное — водку не глушить.

Он понимал, что это пока еще не боль. Это — оглушение, шок. Мертвые, самонепроизвольные мысли бродят в голове. А вот сейчас начнется боль.

Сейчас она начнется.

Сейчас.

…шепот… маленькая лесная речушка… ручеек даже… прелестно журчит на своем маленьком порожке… женский шепот… солнце пестрит сквозь майскую листву… ветвь склонилась матерински к ручейку… правда, не она его баюкает, а он ее… шепот… а ты что тут делаешь? я? червяков ищу…

Дрын вогнали в середину груди. Сразу адски запекло. Ну все… готов… Он непроизвольно вскинул руки к груди, чуть-чуть, слегка. Насадили-таки его. Насадили, как жука, пополнили им коллекцию. Но он был не жук, он был узкая, острая личинка. Но не суть. Он увидел брата, идущего к нему навстречу, со слишком для него взрослым, даже дурацки-солидным, недавно купленным портфелем, смотрящего с восторгом на него, на своего старшего брата. Не помню, что там было. А ему чего-то не понравилось — может, тот самый портфель, он, скривив рот, сказал что-то такое… Брат сразу же изменился в лице, выпрямился как-то, вскинулся, почти лопатка к лопатке, глаза сузились, вспыхнули по-татарски. А-а, вот что это было: не виделись пару месяцев, и так он встретил младшего брата. Насмешечкой. Он вцепился зубами в руки, желая обглодать их. Он не мог видеть этого изменившегося лица. Он не мог слышать своего издевательского голоса. Попытаться слезть с дрына… Нет, не слезешь… А дрын начали тем временем поворачивать. Он тоже стал поворачиваться вместе с дрыном, кособочась, потому что, когда в тебя вогнали дрын — это очень больно, но когда его еще и поворачивают…

Он услышал, что издает низкий, ровный, монотонный звук, где-то низом горла, звук, лишенный какой-либо эмоциональной окраски.

Лицо брата. Сияющие глаза. Так они не сияли при жизни. Портфель.

…1942 года больница была захвачена немецко-фашистскими войсками, учинившими зверскую расправу над больными…

Он вспомнил, как читал это в дурдомовской стенгазете, красные фломастерные буквы встали перед глазами. И он завыл, жутко, мерзко…

Но тут же сунул обе кисти себе в рот, чуть не разодрав его, вытье смолкло. Остался тот же низкий звук. Вроде чуть легче. Но потом увидел лицо брата и расстреливаемых психов, даже непонятно, кого больше он жалел, они слились и он пал на колени в позе умоляющего, как будто рассчитывая классичностью этой позы призвать в помощь всех умоляющих до него, сколько их было. Задрал голову и всем лицом уставился в небо. Небо было однотонное. По нему плыл еле заметный серенький дымок… Дрын в его груди вдруг провернули как-то особенно грубо, на два оборота, сильным, мотоциклистским движением, газу дали. Он скрючился. Не хватало воздуху. Не вздохнуть… Подавился слюнями как будто…