Пророк

Джурия поняла меня без лишних слов и вышла. Я обратилась к настоятелю:

— Как… ребёнок?

— Нормально… пока, — задумчиво ответил он.

Я поняла, что беременна вскоре после отъезда Микаша, когда вместо месячных кровей пришли утренняя тошнота и разбитость. Вправду, просто пожелала этого и получила. Я положила руки на ещё плоский живот. Самое странное, что Жерард на осмотре не заметил. Или снова играет со мной?

— Его отец — капитан Остенский? — спросил Беррано. Я кивнула. — У него очень сильный дар, у вас обоих. Судя по течению беременности, ребёнок тоже будет сильным, если вы его выносите. В обычных обстоятельствах я бы посоветовал капитану увести вас в отдалённое поместье и оградить от всех волнений, но очевидно, что так не выйдет, — настоятель протянул мне кусок бумаги: — Здесь список снадобий для поддержания ваших сил. Главное, отдыхать и не переживать, иначе пострадает и ребёнок, и вы сами.

Я отвернулась и закрыла глаза. Хотя бы несколько мгновений покоя!

Когда я пришла в себя, меня отпустили под присмотром Джурии. На ступенях храма встретили Кнут с Кьелом и конвоировали нас в лабораторию. Меня снова заперли в смотровой. Несколько часов я неподвижно просидела на кушетке, размышляя о том, что делать дальше. Очнулась, только когда в комнату вошла Джурия с подносом с едой и села рядом.

— Ты как? — тронула мою руку.

— Жива, если ты об этом.

— Не горюй, Торми тоже поначалу волновалась.

Ага, только Жерард обработал её, как настоящий гипнотизёр!

— Вот, — Джурия вложила мне в ладонь флакон с ядовито-фиолетовой жидкостью, так и не дождавшись ответа. — Я доставала их для неё, с чёрного рынка, ну знаешь… Она говорила, что это не больно. Как месячные крови. Главное, не переживать.

Я повернула флакон к себе и пригляделась внимательней. То самое средство, о котором мечтала Хлоя и которое я отказалась ей доставать. Теперь его хотят всучить мне.

— Это единственно правильно. Наш путь, наше предназначение важнее, чем предназначение обычных женщин. Наша цель важнее жизни любого человека, важнее жизни любой из нас. Наш путь — стезя богов к каменным чертогам в центре земли. Мы направляем наш потерянный народ к свету из непроглядной тьмы, как это было раньше. Уничтожить, чтобы пересотворить и вернуться к истокам!

Слова Жерарда — не её. Что стало с той трудолюбивой девочкой, которую я знала? Она иссушила себя голодовками и, не дожив до тридцати, превратилась в морщинистую старуху. Обменяла свой ясный ум на беспрекословное послушание коварному кукловоду. Так жаль!

Я коснулась её впалой щеки и убрала за ухо седую прядку. Она перехватила мою ладонь и поднесла к губам:

— Потерпи. Последняя капля трудов и жертв — и мы окунёмся в источник вечной благодати и мудрости.

— И тогда он спустится к нам с небес по звёздной дороге и приведёт в Благостный край, где не будет несчастных и больных, — ответила я, убрав её ладонь.

— Да-да, ты сама это чувствуешь! Безликий возродится и явится людям во всём своём великолепии!

Знакомые мурашки побежали по хребту, заставив запрокинуть голову. Хохот сгибал пополам, делал больно в животе, но остановиться я не могла. Боги, они даже не понимают, насколько стали похожи на единоверческих фанатиков. Я цитировала самое знаменитое их утверждение, а его восприняли как откровение Безликого!

Смех оборвался так резко, что меня едва не вытошнило. Пропитанный ядовитой иронии голос говорил слова, которых я не понимала:

— Безликий явится нищим сиротой, лишённым памяти и силы. Его не признают, его будут гнать отовсюду и проклинать. Свои и чужие возненавидят его одинаково. Духи нечестивые закуют его в кандалы долга, но он сломает их, чтобы проложить неторный путь босыми пятками по раскалённым углям. Его подвиги не оценят. Его сердце вырвут из груди тисками мести и попрут ногами. Он пожертвует собой, чтобы спасти всех, но спасённые не узнают даже его наречённого имени.

Я тяжело опустилась на кушетку. Последние силы покидали меня, а разум мутился, закрываясь от происходящего.

— Д-д-доктор Пареда! — вскрикнула Джурия и убежала за дверь.

Я проснулась одна, всё ещё сжимая в ладони флакон со зельем. Темно, ни звука. Меня вряд ли побеспокоят. Я встала и, запалив свечу, подошла к большому зеркалу в тонкой медной оправе на стене. Задрала подол камизы так, чтобы видеть свой живот. Провела по нему ладонью. По щекам ручьями текли слёзы:

— Ничего, я выстою ради тебя. Я сделаю тебя самым счастливым малышом на свете. Обязательно! Я очень тебя люблю.

Я вытерла лицо и откупорила флакон. Глотнула побольше воздуха для решимости и отправила вонючее содержимое в отхожее ведро. День мудрее ночи.

Я дремала на кушетке чутким сном, вздрагивая от каждого шороха. Стоило отпустить себя, как начинало казаться, что моего ребёнка пытаются отобрать. Я сопротивлялась, хваталась за живот, звала Микаша. Он не приходил, а если и приходил, то смотрел разочарованно: «Ты предела нас ради единоверцев. Ты одна из них». Разворачивался и удалялся, игнорируя мои протянутые руки.