Пророк

Он обхватил голову Гэвина и прижался лбом к его лбу так, что они могли видеть только глаза друг друга. Синие на синем — штормовое небо повсюду, захлестнуло прибойной волной, утопив в себе без остатка. Я присутствовала в кошмарах Гэвина бесплотным духом, но не понимала ни тех образов, что он видел, ни тех эмоций, что обуревали его смертоносными вихрями.

Туманные сумерки укрывали после брани. Запах огня и крови, стоны раненых, под ногами истерзанные тела. Больше всего досталось мальчику — его превратили в кровавое месиво. Мальчику, который верил Гэвину. Мальчику, которого он предал. Гэвин закрыл мёртвые глаза ладонью и взял его на руки. Горечь разъедала разум, осознание — это конец! Дольше неизбежное не оттянуть.

— Остановитесь! — перекричал бурю Гэвин. — Именем Безликого, дарованной мне властью, мы капитулируем полностью и безоговорочно. Я распускаю этот орден! Уходите! Уходите все, пока можете!

Сумеречники оглядывались, но не слышали, не хотели верить.

— Уходите! Он мёртв! Вы никому больше не нужны! — заорал он, раскрывая за спиной огромные полупрозрачные крылья павлиньего цвета. Их взмахи порождали гигантские воронки. Воздух чернел, посверкивая молниями, распахивал хищный зев огненный смерч. — Именем Безликого, убирайтесь! Иначе будете сметены его волей. Я её проводник, моего приказа вы не ослушаетесь!

Раскаты грома били в уши, ветер, завывая, стремился сорвать плоть с костей, изничтожить вместе с изувечившей землю войной. Гэвин в самом сердце, он сам — сердце бури, синими сполохами вихрились крылья его потустороннего могущества. Оно устрашало и отрезвляло. Этой силы Сумеречники и их враги не понимали и боялись больше смерти, от неё — бежали, проклиная до десятого колена. Свои и чужие хором. Ненавистное Небесное племя.

— Почему?! — вырвался у Гэвина отчаянный стон.

Взметнулось до небес стена очищающего огня.

Опала.

Перед нами — двор старой усадьбы. Жидкие сумерки. Кричали дети, рыдали женщины, реяли по ветру голубые плащи, сломанным на земле валялся герб — копьеносец, повергающий дракона. Запах огня и крови уже здесь. Они следовали за нами повсюду.

На лужайке на коленях замер мужчина похожий на Гэвина: стройный, темноволосый, синеглазый. Только не воин, по выправке и по взгляду видно, невинная жертва войны. Палач в белоснежном плаще схватил его за шею. Потребовал:

— Где он?

— Далеко. Ты никогда его не получишь! — с ненавистью выплюнул мужчина.

Палач поднял на Гэвина разноцветные глаза — один голубой, другой зелёный:

— Ты кормил меня своими милостями, ты вливал мне в уши яд, я целовал твои запятнанные кровью руки, и не было в мире человека, который служил тебе больше верой и правдой, чем я. А ведь ты с самого начала знал, с самого начала предал меня и обрёк на эти муки. Скажи, ты этого хотел?

Палач как тростинку переломил пленнику шею. Гэвина задохнулся от боли и за пленника, и за палача. Кто бы ни были эти люди, он знал их слишком хорошо.

— Скажи, теперь тебе так же больно, как мне? — палач протянул руку и шагнул навстречу Гэвину. — Почему?

Снова огонь, поднялся и опал.

Мы стояли посреди пыльного чердака. Тускло чадила свеча на тумбе у приземистой кровати. На смятых простынях, заботливо укутанная в одеяло, спала девушка. Рядом на коленях сидел юноша. В одних штанах, весь его торс покрывали татуировки. Лицом он напоминал Гэвина. Воин, смог бы стать таким же великим, если бы у него был шанс. Но сказанные дрожащим, полным непереносимой боли, голосом слова не оставляли никакой надежды:

— Как же я? Разве я недостаточно сделал, недостаточно людей спас, недостаточно служил тебе? Неужели всё, что у меня есть, даже самое сокровенное, мне придётся отдать другому, пускай и лучшему другу? Неужели я ничего не заслужил? Тогда зачем? Зачем ты заставил меня пережить это блаженство? Я бы мог легко исполнить то, что ты просишь, в один из чёрных дней, когда я сам молил о смерти. Так почему сейчас, когда жизнь перестала быть кромешным кошмаром, когда я впервые счастлив и не хочу умирать, ты просишь меня об этом? Как будто цена вовсе не вера и не добрая воля, а непереносимые муки, которые я испытываю после каждой крохи радости. Почему я один из всех не достоин жить в этом лучшем мире, который настанет после моей смерти? — он повернул голову и вперил пронзительно синие глаза в Гэвина. — Почему? Почему?!

Мы снова утонули в них, а когда очнулись, маршал стоял на коленях и в исступлении глотал ртом воздух. Ойсин дёргал его за руку, но тот не реагировал.

— Ответь мне Гэвин, почему? — спросил Безликий, смотря на него сверху вниз.

Маршал поднял на него затравленный взгляд:

— Потому что вся наша жизнь — служение высшему порядку. Если никто не будет жертвовать, то и жить тоже никто не будет.

— Что ж, твоё желание будет исполнено, — Безликий протянул ему руку, и только опираясь на неё, Гэвин поднялся. — Ты отдашь всё, что у тебя есть: состояние, орден, честь, друзей, близких. Когда ты осознаёшь, что такое истинная боль, я возрожусь в крови своих потомков.

Ойсин испуганно выдохнул, взглянув на свою окровавленную ладонь:

— Мой маршал, это я — потомок?