Пророк, огонь и роза. Ищущие (СИ)

Она приблизилась к Хатори, думая об этом.

Тот заметил её и улыбнулся, но ничего не сказал и не стал упрекать её в том, что она не поговорила с ним раньше.

Сердце Иннин сжалось и куда-то рухнуло, а потом вернулось на место, принеся чувство облегчения. С души её свалилась какая-то сильная тяжесть: да, да, она любит его, действительно любит.

Новое, незнакомое и сладостное чувство заполнило её.

Просто смотреть на него, любоваться его красотой уже было счастьем. Хатори был одет в свою обычную одежду, тёмную и невзрачную, но — странное дело — Иннин показалось, что она больше подходит ему, нежели роскошные шелка, в которые его обрядили во время одного из слушаний. Может быть, это и в самом деле было так, а, может быть, так подсказывал Иннин её новый взгляд, который нашёл бы Хатори прекрасным даже в самых грязных лохмотьях.

Она смутилась этих мыслей и постаралась придать себе независимый вид.

Но Хатори, казалось, и не замечал этой довольно мелочной борьбы самолюбия с любовью в её душе.

Или Даран всё-таки сумела научить её хорошо скрывать свои чувства?

— Что ты здесь делаешь? — Иннин решилась заговорить первой.

— Жду Хайнэ, — ответил Хатори.

— Ты рад, что он захотел вернуться с тобой домой?

— Конечно. — И тут он всё-таки спросил то, чего она боялась: — Ты поедешь с нами?

 — Нет… — Иннин замялась. — Не прямо сейчас, то есть. Я приеду к тебе позже. Вы ведь не прямо завтра поедете в Арне?

— Вообще-то, я бы не прочь и завтра, — Хатори снова улыбнулся. — Но ради тебя подожду.

— Я не могу так сразу, в один день всё бросить, — с каким-то вызовом сказала Иннин, как будто защищаясь от нападений, хотя Хатори и не думал нападать на неё, и в его голосе не было даже тени упрёка в духе «ты обещала!»

— Я же сказал, что подожду, — повторил он. И уточнил: — Сколько будет нужно.

— Спасибо, — пробормотала Иннин, отвернувшись.

Её тянуло к нему, хотелось обнять его, хотя бы просто погладить его руку, но она уже знала, что не сделает этого.

Проклятая гордость!

Откуда она снова, разве Хатори наносит ей раны, как с наслаждением наносил тот мерзавец?

Может быть, это всё оттого, что любить и признаваться себе в том — это оскорбление для самолюбия двенадцатилетней девочки, поклявшейся однажды в том, что любовь ей не нужна?

И, вроде бы, Иннин уже указала этому призраку прошлого на надлежащее ему место, но ушла она, так ни разу и не дотронувшись до Хатори.

И только потом, когда она уже оказалась в своей комнате, и при воспоминании о его поцелуях накатил жар, она поняла, какую глупость совершила.

Она упала на постель, изнемогая от желания, протянула руки к его воображаемому образу.

— Любимый, — зачем-то прошептала Иннин и закусила губу.

«Не смогу, — вынесла она вердикт самой себе. — Никогда не смогу ему этого сказать».

Хайнэ, тем временем, закончил со сборами, несколько отвлекавшими его от тягостных мыслей, и тяжесть эта вернулась с силой, прямо пропорциональной лёгкости, которую он недолго испытывал ранним утром после представления, устроенного господином Маньюсарьей.

«Что он подумал? — думал Хайнэ, мучаясь, хотя чуть раньше запретил себе задаваться этим вопросом. — Что я не выдержал того страха, который обрушился на меня за последние дни, и решил сбежать из дворца подальше? Конечно, это самый простой и логичный вывод, который пришёл бы на ум любому обычному человеку… Но ведь он…»

Он измождённо прислонился к стене.

Разве мог он хотя бы представить, насколько это будет тяжело?

«Вы ведь знаете, что больше всего на свете я хочу остаться рядом с вами!..  — мысленно воскликнул Хайнэ, обращаясь уже к Онхонто в слабой надежде, что эти исступлённые мысли долетят до него.  — Но я не могу. Помните, что вы мне сказали про разлуку? Так вот вы правы, разлука неизбежна, но ведь говорят же, что разлука предвещает встречу… Я ухожу, чтобы вернуться, вернуться другим, более достойным вас. Вернуться тогда, когда я уже не буду этим жалким существом, которое показал мне Манью, и смогу хоть что-то вам дать. Изменить себя непросто, но страдания помогают в этом. Когда внутри такая боль, то ничего другого не остаётся, кроме того, как стараться стать лучше и добрее, ведь это единственное, что может привести меня обратно к вам. Вы понимаете? Вы должны это знать…»

Хайнэ и сам не знал, почему не мог сказать всё это лично Онхонто, но в чём-то это походило на самобичевание — ещё больше боли, ещё больше страданий, мучиться не только от разлуки, но и от того, что в глазах Онхонто всё это может выглядеть как безразличие.

Безразличие, какая дикая ирония…

Хайнэ закрыл глаза и, забравшись в тёмный угол комнаты, прикрытый расписной ширмой, немного поплакал.

В последнее время его всё чаще тянуло куда-то прятаться, но не так, как раньше, скрывая своё уродство, а из каких-то инстинктивных целей, оберегая то новое и хрупкое, что появилось в нём, и желая скрыть ото всех свои страдания — хотя, скорее всего, никто и не замечал вовсе, что в нём что-то изменилось.

Пролитые слёзы помогли Хайнэ вернуть себе остатки сил.