Пророк, огонь и роза. Ищущие (СИ)

Вдвоём они вошли в главные двери. В присутствии Онхонто Хайнэ даже ходьба давалась гораздо легче, и он почти что скользил по коридору, держа своего спутника за руку.

 Справа показались приоткрытые двери в спальню, в которой Хайнэ увидел сестру и брата спящими в обнимку — зрелище, ставшее привычным, но не менее болезненным, чем раньше.

«Я гораздо счастливее их двоих. Я счастливее всех на свете, — подумал он, справившись со своими чувствами и легко сжимая пальцы Онхонто. — Кто и когда испытывал такие же чувства, как я сейчас? Разве что, может быть, мой отец… Может, и он думал то же самое, когда любил ту женщину, прекрасно зная, что союз с ней не принесёт ему ничего, кроме горя. А, может быть, это тот выбор, который приходится совершать каждому — либо испытать то, чего не испытывал никто, и остаться наедине со своими чувствами, о которых никому не рассказать, разве что стихам и бумаге, в надежде вызвать сочувствие у далёких потомков, либо же жить так, как все, но и довольствоваться только этим, обычным счастьем. Впрочем, для меня второй вариант был отрезан изначально, мне даже мучиться выбором не пришлось».

Хайнэ провёл Онхонто в соседнюю комнату, в которой спал ребёнок.

Тому несколько дней назад исполнился месяц, и теперь, по традиции, он должен был всегда спать отдельно от матери. Хайнэ эта традиция казалась жестокой, но Иннин, привыкшая к суровому воспитанию жриц, не видела в ней ничего страшного.

Закрыв двери, Хайнэ приблизился к колыбельке и осторожно вынул из неё малыша.

— Я хотел показать вам, — прошептал он. — Это мой племянник. — И зачем-то вдруг прибавил, хотя не собирался рассказывать: — Сказать по правде, я был абсолютно уверен, что буду ненавидеть его до конца жизни. Но, кажется, я ошибся… И я этому очень рад. Не то чтобы я люблю его, но мне нравится держать его на руках, особенно сейчас, пока он ещё такой маленький и беззащитный. Не знаю, что будет потом.

Онхонто протянул руки, и Хайнэ отдал малыша ему.

— А у вас ведь тоже будут когда-нибудь дети, — проговорил он, глядя на них. — Как же им повезёт…

Ребёнок проснулся, но не плакал — он вообще удивительно редко плакал, и это нетипичное поведение добавляло Хайнэ симпатии к нему.

Онхонто улыбался малышу, протянувшему к нему ручки, и Хайнэ вдруг охватило сильнейшее ощущение дежавю, отражения настоящего в прошлом, повторения прошлого в настоящем.

— Когда я был маленьким, меня на руках держал один прекрасный человек, — проговорил он с некоторым трудом. — Я узнал об этом уже взрослым, и, представляя этот момент, чувствовал себя безмерно счастливым. Когда он вырастет, я расскажу ему про вас… Как вы склонялись над ним, улыбаясь… И он будет так же счастлив, как я.

— Так и случиться, Хайнэ, — сказал Онхонто. — Несомненно.

Оставив ребёнка, они ещё немного побродили по саду, пока ярко полыхнувшие лучи поднимавшегося солнца не возвестили им о том, что пора возвращаться. Онхонто проник в свои покои тем же путём, что выбирался из них, а Хайнэ прошёл к себе в открытую. Он не выходил из своей комнаты до полудня, проигнорировав и завтрак, и обед, и со стороны это, наверное, выглядело как неприкрытое пренебрежение высочайшим гостем. Хайнэ посмеивался в подушку, представляя себе сплетни, которые поползут об их размолвке с Онхонто, но выходить и развеивать это впечатление у него не было ни сил, ни особого желания.

«Вероятно, видеть вас несколько раз в год и всё остающееся время жить воспоминаниями — это не такая уж и плохая судьба. Сегодня я понимаю, что вполне мог бы так жить…» — начал он по привычке писать письмо и отложил его в сторону, вспомнив, что Онхонто находится в соседней комнате.

Однако после обеда уединение Хайнэ было потревожено. Захваченный врасплох предупреждением слуг, он едва успел накинуть сверху парадное платье, когда двери в его покои распахнулись, и он увидел на пороге Онхонто с его свитой, жриц во главе с Даран и прочих высокопоставленных лиц.

Здесь той глупой комедии, которой так боялся Хайнэ, всё-таки суждено было произойти — он торопливо попятился и неловко опустился, почти грохнулся на колени, путаясь в полах и рукавах накидки, смешной, испуганный и вызывающий жалость.

В этот момент Хайнэ будто увидел самого себя, неуклюже распластавшегося на полу, и Онхонто напротив, представляющего собой полную противоположность ему — статного, прекрасного, весь облик и каждое движение которого воплощали в себе изящество, гармонию и красоту.

«Великая Богиня, да с нас просто картину можно писать, — подумал Хайнэ с кривой усмешкой, пряча красное от стыда лицо за занавесившими его при низком поклоне волосами. — Я — это его кривое зеркало, в котором каждая его прекрасная черта заменена моей уродливой. Уверен, что если бы мы двое были героями какой-то пьесы, то её автором оказался бы некто вроде господина Маньюсарьи. Тот, кто любит жестокие шутки, и поэтому заставил нас оказаться вместе…»