Пророки Возрождения

Оттавиани.

Портрет Корреджо. 1780　г.

По крайней мере, получил ли художник утешение, видя, что его купол оценен по достоинству? Когда он закончил, он пригласил в церковь бенедиктинцев. Покрывало было снято, и шедевр явился на свет. Тогда один фабрикант, считавший себя большим знатоком и не увидевший в куполе ничего, кроме нагромождения фигур и ног, воскликнул: «Похоже на блюдо с лягушками». Если бы Микеланджело был на месте Корреджо, он бы ответил на эту пошлость резкостью или язвительной шуткой. Аллегри ограничился презрительной улыбкой, но что он должен был испытать? Десять лет спустя Тициан, проезжая через Парму, посетил собор. Монахи, которые все время боялись, что Корреджо их обманул, спросили великого венецианского художника, стоит ли их купол 1200 дукатов золотом, которые они за него заплатили. «Переверните его, наполните золотом, и будет все еще недостаточно!» – ответил Тициан. Воистину прекрасный ответ! Но он появился слишком поздно для Аллегри: к тому времени тот уже умер.

* * *

Аллегри умер скоропостижно в марте 1534 года, в возрасте сорока лет. Мы ничего не знаем о его последних днях; глубокое молчание окутывает его кончину, как и его жизнь. Никакой памятник не отмечает место, где он покоится. Тот, кого Каррачи называл «ангельской натурой», не оставил после себя других следов, кроме своих работ, которые сияют всегда, как лучи света, тем, кто любит красоту и идеал.

Эпилог

В Венском музее находится картина Корреджо небывалой и редкостной красоты. Она представляет святого Себастьяна. Но это не трепещущая и окровавленная жертва, мученик, пронзенный стрелами, обычный сюжет для художников средних веков и Возрождения. Это святой, торжествующий после смерти. Неземное лицо, эфирное тело из фосфоресцирующей и неуничтожимой плоти, он дышит интенсивной духовной жизнью. Виден только бюст этого прекрасного юноши. Его белая грудь выделяется светящимся пятном на темном фоне. Легкий плащ свисает с его плеча. Он держит стрелу в правой руке, а его голова задумчиво склонена в другую сторону. Его овальное лицо с тонким и ровным носом выступает из светотени среди темной массы волос, разделенных на две густые половины, теряющиеся с обеих сторон во тьме. Небесная мягкость, глубокая страсть видны в его глазах. Утонченный рот похож на женский, если бы не двойная арка губ, написанная с мужской твердостью. Неизбежно взгляд зачарованного созерцателя возвращается к его удивительным глазам. Тонкий луч, исходящий из них, насыщен невыразимой меланхолией ангелов, которых притягивают страдание и несчастья людей.

Вынужденный рассмотреть эту картину, я убедился, что это было последнее произведение художника и что оно заключает в себе тайну его судьбы. В ней можно прочесть его личное завещание, как можно прочесть его философское завещание на двух куполах в Парме. Святой Себастьян здесь – только маска и символ, под которым содержится, в изначальном кристалле, как в его последней квинтэссенции, душа Корреджо и трансцендентное «я» Льето, написанное им самим. Вот что сказали мне эти глаза и уста:

«Эта стрела пронзила сердце бедной земной души, женщины трепещущей, потерянной, утратившей надежду. Ее страдание и одиночество таковы, что она желала бы умереть, и в то же время она страшится смерти. Сострадание, которое я чувствую к ней, заставило меня понять сразу бесконечную силу Любви. Это божественная сила творения и воскресения. Она проистекает из того же источника, что и та, которая порождает цветы, души и миры. Огненным взглядом и жестом быстрым, как молния, я вырву стрелу из сердца Любимой и, бросив ее в пространство, воскликну: „Стрела Скорби, стрела Смерти, ты уйдешь из этой души. Уходи в бесконечность и никогда не возвращайся!” Стрела вылетела, словно сверкающая ракета, и сказала, дрожа: „Я ухожу, но вернусь к тебе!” Я ответил: „С моим завоеванием… я бросаю вызов тебе!”

Тогда глаза моей Любимой, которые раньше были потоками слез, превратились в огненные колодцы. Они сразу засверкали, как две голубые звезды, под черными ресницами. И я погрузился в них, как свет погружается в атласные лепестки ириса и уходит в его перламутровую чашечку. И я стал Льето, художником божественной радости на земле. И я продолжал свой труд, дойдя до порога великих тайн. Я бы достиг апогея счастья, всегда столь близкого к бездне… Увы! Как осенняя роза, которая говорит ледяному ветру: „Забери меня в одну ночь, до того как я опаду листок за листком”, – так Джеромину забрали у меня однажды зимней ночью. Я нашел ее мертвой на постели. Она еще улыбалась мне и, казалось, благодарила. Нет, у нее не было времени почувствовать приближение смерти… но лиловый ирис, обласканный солнцем, и трепещущая роза, которой опьяняется пчела, берущая свой мед, стали лишь скошенной травой…