Прорыв

Силва крякнул, а сидящий в соседнем кресле Тангейзер выронил из рук инструкцию и изрек свое привычное и непонятное:

— Карабарас!..

— Вот оно что-о… — протянул Дарий. — Вот, оказывается, на кого тут, на Пятке, зэки вкалывают… Стратегическое сырье… Ай да архамасса, стрелять-попадать!

Он вспомнил слова беглеца насчет «жидкого дерьма», но это ничуть не уменьшило его симпатии к говорливому бронеходу.

— Не упрощайте, господа, ни днем, ни спозаранку, ведь применяется она не только в супертанках! — возразил Спиноза.

— Не зря, выходит, тра-ля… ах ты… здесь… прокопали зэки шахты, — с заминками, но все-таки срифмовал Дарий. И победно взглянул на Тангейзера: — Тан, пример бери… и в рифму говори!

— Да уж я как-нибудь и прозой обойдусь, мне так привычней. — Диони поднял с пола инструкцию и постучал по ней пальцем. — Надо ее очень хорошо почитать. Наверное, там еще мно-ого интересного.

— В инструкции поболее сокрыто, чем снится вашей мудрости, танкисты, — тут же отреагировал супертанк, и эта фраза прозвучала как-то знакомо[9]. — Я думаю (и эта мысль светла!), мы совершим великие дела!

— Великие дела… — повторил Силва, снова принимая задумчивый вид.

— Слушай, Спиноза, ты все-таки хоть иногда переходи на прозу… тьфу ты, опять в рифму! — Тангейзер полез в карман комбинезона и достал комм. — Для разнообразия. А вообще… если оружие будет постоянно болтать…

— …то оно не успеет стрелять! — подхватил танк. — Хорошо, постараюсь чередовать. Наступая на горло собственной песне, так сказать. Попробую связать слова без рифмы. Хотя, поверьте, мне гораздо легче стихами, а не прозой изъясняться. Таков уж я… Я не нарочно, братцы! В несовершенном этом мире, мне кажется, поэзия должна служить орудием гармонии всеобщей, и сопрягать и души, и пространства, которые…

— Вот именно, орудием, — прервал Дарий словоизлияния танка. — Ты боевое орудие, Спиноза, и это самое главное, а стихи это так, довесок. В тебя ввели информацию о том, какая тут, на Пятой Точке, обстановка?

— Да, местную обстановку я знаю, — с некоторой заминкой ответил танк. И опять почудился в его голосе оттенок обиды. — На этом пакете тоже гриф «секретно», но теперь у вас есть код доступа, так что докладываю.

— Что тут творится, мы и без кода знаем, — заметил Силва. — Но давай, излагай. Может, нам и не все известно.

— Единственный приоритет — добыча архамассы, — отрывисто начал супертанк. — Помехообразующий фактор — агрессивные действия сущностей, обитающих на территории, именуемой Пузырем. Хотя сущностями в материалистическом понимании этого термина упомянутые объекты можно назвать с определенной натяжкой. Фактически, я уже сейчас, в данном своем сообщении, впадаю в некоторые противоречия, ибо…

— То есть ты знаешь, что собой представляют эти Простыни? — перебил боевую машину Силва. — Значит, кто-то уже с ними разобрался? А почему нам ни слова?

— С ними никто не разбирался, — недовольно сказал Спиноза. — Во всяком случае, мне ничего об этом неизвестно. Во-первых, я сделал вывод о них, основываясь не на позиции ноуменализма, а руководствуясь, в данном случае, феноменализмом, хотя не всегда такая позиция оправданна и позволяет прийти к результатам, которые можно использовать в практической деятельности.

— Ты очень хорошо все объяснил, — сказал Тангейзер, морщась и потирая лоб. — Убедительно, солидно… А заметил, наверное, что я только что воспользовался коммом? Как ты и советовал, задал вопрос — и получил ответ. Судя по тому, что я успел прочитать, головастым парнем был этот Бенедикт Спиноза. Но ты ж не забывай, мы с Даром танкисты, а не философы, ты уж как-то попроще постарайся. Договорились, Бенедикт? Имя у тебя, кстати, роскошное! Прям как у меня.

— Да, мое имя мне тоже нравится, — согласился танк. — Хорошо, попробую попроще. Хотя в таком случае несколько теряется точность определений, что может привести к некоторым…

— Ладно, как-нибудь обойдемся без абсолютной точности! — махнул рукой Силва, и Тангейзер кивнул, соглашаясь. — Ты нам в общих чертах: что эти Простыни за штуковины такие?

— Ну, если в общих чертах… — Спиноза помолчал и заговорил монотонно, как стучит дождь в окна казармы:

Приходят ниоткуда, уходят в никуда,
Но днем и ночью надо им двигаться всегда.
Никто себя не помнит, у них сомнений нет,
И тьма им безразлична, и полумрак, и свет.
Без чувства, без стремленья свой совершают путь,
Когда-то, как бы, где-то, куда и как-нибудь.
Кто б ни пришел — остаться здесь не сумел никто.
Так что же, как же, где же? Ничто, одно Ничто…