Прорыв начать на рассвете

– Я не батюшка. Я – монах. А стало быть, брат. Так и зови меня. А имя моё Нил. А тебя нарекли Георгием. Так ведь? – И Нил улыбнулся.

И в его улыбке, точно так же, как однажды в крике болотного куличка, проступили черты утерянной и уже наполовину забытой родины.

Радовский стоял перед монахом Нилом, как вкопанный в землю крест, которому стоять и стоять здесь до скончания своего века.

– Георгий – это означает победитель змия, сокрушитель гадины. А что нынче есть гадина для Русской земли и нашего народа? Вчера тебе казалось, что большевики. И позавчера ты пришёл сюда с этой уверенной жаждой. А сегодня ты так уже не думаешь. Подумай о сыне. О матери его. Ибо они нуждаются в твоей защите. Они свой дом найдут. Поскитаются, помыкаются по чужим углам и найдут и пищу, и кров. А ты домой уже пришёл. И амуничку свою скоро сымешь. Ступай, ступай куда шёл. Там тебе не обрадуются. Но всё же накормят. И помни: больше никого не води туда. Потому что это место – родина твоего сына. Разоришь его – подрубишь свой корень. Дерево могуче, но и оно не вечно. Суть леса в подлеске. В нём его вековечная сила.

Радовский обошёл вокруг могил, оглянулся на монаха Нила. Тот смотрел ему вслед и всё так же улыбался. Но улыбался монах уже не ему. О нём, случайном человеке, забредшем в эту, казалось, остановившуюся ещё в прошлые века жизнь, старик уже забыл. Он щурился на солнце и солнцу улыбался.

На хуторе его встретили собаки. Он невольно потащил с плеча ремень автомата. Но тут навстречу вышла женщина и пристрожила собак. Те сразу успокоились, но глаз с пришельца не спускали.

– Ты кто? – спросила его женщина; в глазах её был страх и любопытство.

– Солдат.

– Вижу, что солдат. А что здесь делаешь?

– Свою часть догоняю. Заблудился.

– Далеко же ты заблудился. Так далеко, что на правду не похоже.

– Многие ли нынче незнакомому человеку правду говорят?

Женщина пристально, уже более настороженно посмотрела на него и ничего не сказала.

Он сразу заметил, что она беременна, и вспомнил её на песчаной речной косе: третья, единственная, на ком была одежда, она сидела поодаль от своих подруг. В лице уже чувствовался возраст – морщинки вокруг рта. В глазах настороженность. Недевичьи годы чувствовались и в манере держать себя, и в голосе, и в словах. «Такая и капли из ведра даром не выронит», – подумал Радовский, невольно любуясь незнакомкой. Он вспомнил о наказе монаха Нила и протянул ей берестяной туесок с земляникой. Она с той же настороженностью приняла землянику и тут же, словно встрепенувшись, сказала:

– Это туес монаха Нила. Что с ним? Где он?

– Там, в лесу. Не беспокойтесь, – понял он её волнение, – с ним всё в порядке. Он передал мне это. Для вас. А сам остался там, на берегу. Он молится.

– Для меня?

– Да. Вам сейчас земляника очень полезна. – И он улыбнулся, пытаясь разрушить и её недоверие, и собственную скованность.

Женщина молча смотрела на него. Потом сказала:

– Дайте мне ваш автомат. На хуторе мои дети. А вы – человек незнакомый. Говорите загадками. Кривды от правды в ваших словах не отличишь. От греха подальше… – И она сделала требовательный жест рукой.

Он снял с плеча автомат и протянул ей, но в последнее мгновение задержал ремень:

– Вам тяжело нести.

– Ничего. Донесу как-нибудь. Пойдёмте в дом.

Как и всякого другого солдата в форме Красной Армии, его тут же усадили за стол. Иван Степанович достал из шкапчика бутыль с самогоном. Плеснул по стаканам. Начал расспрашивать пришельца, далеко ли фронт и когда погонят немца дальше? А Радовский, оглядывая горницу, расспрашивал старика, как им тут жилось всё это время и каково на хуторе одним, без людей.

– А что ж, – ответил Иван Степанович, – без колхоза и в лесу хорошо. Живём. Дети не голодают. Всего хватает с избытком.

– В колхозах так не жили, – осторожно заметил Радовский.

– Не жили.

– Так чего же вам желать, чтобы немца назад погнали? Пока немец здесь, комиссарам не до вас.

– И это верно.

– Ну так чего ж тогда?

– Чужой. Немец, говорю, чужой. А от чужого человека в своём дому, каков бы он ни был, николи добра не бывало.

Вот и получил он ответ на один из самых сложных вопросов.

– Дочери? – спросил Радовский, кивнув на женщин, сидевших в это время в другой половине.

– Дочки. И сноха.

– Одной-то рожать скоро.

– Скоро.

– А кто ж роды примет?

– Есть кому. Тут у меня на хуторе по этой части свои хвершела.

– А сын где? На фронте?

– Известно, где нынче сыны… Воюет. Вестей вот только нет. Как ушёл… – И старик махнул рукой. – А ты, стало быть, с дороги забрёл к нам…

– С дороги.

– Как-то несуразно врёшь, мил человек. – И Иван Степанович шевельнул кустистыми бровями, в упор посмотрел на Радовского.

Тот тоже не сморгнул. Потом налил себе стопку и тут же выпил.

– Ни о чём ты меня, старик, лучше не расспрашивай. Скажу тебе вот что: зла тебе и твоему хутору от меня не будет. Сегодня же я и уйду. Но ответь мне вот на какой вопрос. Скажи прямо. Если скажешь «нет», то никаких последствий для вас это не будет иметь. Ни хороших, ни плохих. Останетесь жить, как жили. Если я к тебе через неделю-другую человека сюда приведу, приютишь его?