Прорыв начать на рассвете

Они зашли в строжку. Там, у распахнутого настежь ставня, за таким же белым, свежим столом, пахнущим сосновым тёсом, сидел крупный мужчина лет шестидесяти, с чёрно-седой бородой и что-то записывал в амбарную книгу. Он аккуратно макал ученическое перо в чернильницу из зелёного узорного стекла и так же аккуратно водил пером. На крупноватом, правильной формы носу сидели пенсне, и чёрный, слегка засаленный шнурок свисал вниз, почти касаясь амбарной книги.

– Здорово, Северьяныч! – неестественно громко, почти торжественно сказал Горелый.

Северьяныч прогудел в ответ и даже не взглянул на них. Они вошли в сторожку и сели на белую струганую лавку у стены.

– Зачем пожаловал? – строго и коротко спросил Северьяныч через минуту, захлопнув амбарную книгу и сунув пенсне в боковой карман добротного, но порядком выбеленного мукой пиджака.

– Вот, Северьяныч, работника тебе привёл.

– Какой же он работник? Его месяц откармливать надо. Из леса?

– Оттуда. Откуда ж ещё? Сегодня утром взяли.

– Никто не видел?

– Никто. Только Жижин и ребята.

– Это хорошо… А где Иван?

– Сейчас придёт. Они решили лес обойти. Вчера вечером пастухи там двоих видели. А этот говорит, что шёл один. Значит, где-то ещё двое бродят. Если, конечно, он не брешет. Правда, след был один.

– Ищи прошлогодний снег… – Мельник внимательно осмотрел Воронцова и неожиданно спросил: – А скажи-ка, мил сокол, откуда ты родом?

– Из Подлесного. Недалеко отсюда.

– Знаю Подлесное, – неожиданно спокойно сказал Северьяныч, будто только вчера оттуда. – В девятьсот, дай-то бог память, десятом, что ли, году на тамошней мельнице жернова устанавливал и колесо ладил. Что, цела ещё мельница? Не порушили большевички?

– Цела. Только колесо подгнило.

– Подгнило… – Северьяныч встал, роста он был действительно замечательного, и годы пока ещё не нарушили ни стати его, ни осанки. – Не колесо подгнило, а другое. Вот здесь у ваших начальников, во всех ваших райкомах и сельсоветах гниль завелась! – И мельник постучал по седому виску крупным пальцем. – Подгнило… Мельничное колесо хорошим мастерам на несколько дней работы. При хорошем магарыче – день долой. А вот если другая гниль завелась, тогда уж точно – пиши пропало. Сегодня колесо, завтра школа, а послезавтра и сельсоветская изба на бабки сядет. Чьей же фамилии будешь?

– Воронцовых.

– Воронцовых… Нет, не слыхал таких. Да я, признаться, и не помню никого уже оттуда. Работал там недолго. Меленка так себе, небольшая. Что умеешь делать?

– Что прикажете.

– Что прикажете… Я, мил сокол, прикажу колесо встречь воды крутить, и что, будешь?

– Можно попробовать.

– Слыхал? – кивнул мельник Горелому, который нетерпеливо ёрзал на лавке, чувствуя скорый магарыч, потому что курсант явно понравился Северьянычу. – Да вы уже двадцать пять годов своё колесо встречь воды крутите! Видел я и то, как вы воюете. Штыки в землю!.. Пушки, пулемёты новенькие в лесу брошены. Эх вы!.. Куда вам против германца?

– Слышь, Северьяныч, – чувствуя, что ручеёк набрал силу, пустил и свою лодочку Горелый, – он голодный. От этого и с ног валится.

– У Советской власти все голодные… Все ко мне оттуда голодные приходят! Всех кормлю. И тебя, подлесный, тоже накормлю. Сколько дней не ел?

– Двое суток, – признался Воронцов.

Теперь, когда заговорили о еде, в животе у него потянуло от голода и перед глазами залетали разноцветные комарики. А до этого, когда шёл всю ночь, а потом Горелый вёл его сюда, внутри будто занемело, молчало. Думал, всё, расстреляют. В такие минуты о еде не думают.

– Последний раз что ел?

– Котелок баланды и две ложки пареной пшеницы.

– Вот так они своих раненых выхаживают! Так они свою армию кормят! А ещё хотят победить! Пошли, подлесный. Марья тебе щей нальёт. Шинель здесь оставь. Нет, она небось вшами набита, как козлиный хвост репейником. Выкинь её туда, вонки.

На мельнице в углу, возле узкого оконца, выглядывавшего на озеро и потому впускавшего сюда, в тёмное, затуманенное мучной пылью пространство, столько света, стоял длинный стол, похожий на солдатский. Там же, в углу, из сырого, плохо обожжённого и растрескавшегося кирпича, была сложена небольшая печь с плитой, на которой теснились чугунки. Возле печи хлопотала старуха.

– Марья! – позвал её мельник. – Накорми его. Да мяса положи. Побольше кусок клади, побольше.

– Мясо я уже потолкла, – проворчала старуха и мельком взглянула на Воронцова.

Ничего доброго в её взгляде Воронцов не почувствовал.

– Потолкла… Привыкли жить при Советской власти… Мясо не толочь надо, а кусочками в чашку класть. Чтобы каждый видел, сколько ему досталось. Сколько тебе раз говорить?

– Я, Захар Северьяныч, мяса из котла не ворую. А всё потолкла и обратно в котёл вывернула. Так что – всем поровну.

– Ладно, ладно, Марья Евстафьевна, не обижайся… Я – хозяин, и до всего свой догляд должен иметь. Иначе вода мимо колеса потечёт. Вон как у них.