Прорыв под Сталинградом

Книфке зажал инкрустированный монокль и стал читать. Это была листовка Красной армии, с обеих сторон заполненная убористыми размытыми буквами. В сдержанной форме в ней подробно излагалось действительное положение дел, правдивое во всех пунктах, а заканчивалось воззвание словами: дальнейшее сопротивление бесполезно. Полковник поднял голову.

– Что вы на это скажете? – спросил Паулюс.

– Все… так и есть, генерал-полковник!

– Но ведь это почти слово в слово то, что вещаете вы. Вы уже видели эту штуку?

– Помилуйте, господин генерал-полковник!.. – подчеркнуто вежливый голос полковника дрожал от возмущения. Он действительно никогда не держал в руках ничего подобного.

– Тогда как объяснить, что вы говорите в точности по написанному?

– Просто потому… – подыскивая ответ, полковник скроил такую гримасу, которая придала ему сходство со страдающей запором овчаркой. Но выход нашелся. – Потому что это правда! – пафосно протрубил он. – А правда бывает только одна, господин генерал-полковник!

Командующий поднялся, его густые брови поползли вверх.

– Если я последую вашим советам, то сделаю именно то, чего хочет враг. Следовательно, внять вашему предложению невозможно. Правда все или нет, но изменить ничего нельзя!

Полковник побелел как мел от незамысловатой солдатской логики, в которой начисто отсутствовало разумное начало. Невозможно?! Он почувствовал, как пол под ногами пришел в движение. И хотя знал наперед, что все бесполезно, предпринял еще одну вялую попытку.

– Колебаться простительно, – тихо молвил он, – если поступок правильный, поскольку…

– Откуда мне знать, что правильно? – перебил его генерал-полковник. – Откуда мне знать, что у руководства на уме? Не смешаю ли я их планы? Нет, я не могу и никогда не ослушаюсь приказа.

Книфке пожал тонкую руку, которую ему протянули, вялую и безвольную, и молча поклонился. Он не понимал командующего. Ведь надо только… Полковнику представлялось, что все легко и просто, до смешного, – как груз на чужих плечах. Книфке удалился. Генерал-полковник остался один. Он сидел, подперев рукой голову. Усталость, бесконечная усталость навалилась на него. За последние два месяца его плечи сильно ссутулились. Когда-то в мирное время он командовал моторизованным полком. Это была его последняя полевая должность. Потом его назначили командующим 16-го танкового корпуса, а позже – начальником штаба 10-й армии в подчинении сильного и железного Рейхенау и в конце концов замначальника Генштаба сухопутных сил. Вечный подручный, неизменно в тени сильнейшего… И вот ему вверили 6-ю армию. И направили в Сталинград, но даже здесь он не научился твердости, а плыл по течению, позволяя начальнику штаба собой помыкать.

Поступок, которого сейчас от него ждали, сулил спасение, но вместе с тем означал открытый мятеж против Гитлера. Чтобы на такое решиться, требовалось недюжинное мужество или не меньшая порция малодушия. Паулюс не обладал ни тем, ни другим. Он не был ни героем, ни подлецом, возможно, не был даже солдатом. Слабак, самый заурядный слабак, как все остальные; слишком немощный, чтобы нести груз ответственности, который возложила на него жестокосердная судьба. Под тяжестью этого груза он медлил и закрывал глаза на происходящее вокруг. Убеждал себя, что в ответе не он, а тот ужасный человек в Берлине, отдающий приказы. За эти приказы он цеплялся, они служили ему точкой опоры, уберегали от поступков, совершать которые было страшно. Закрывая глаза, он не замечал, как от ватного безволия сердце его обращалось в камень, не желал видеть, как его бесхарактерность обрекала на бессмысленную смерть сотни тысяч людей, не понимал, что долг его не там, где он ищет.

Так он стал виновным, виновным перед собственным народом.

Бройер устроился на нарах рядом со стонущим раненым. На рассвете его вырвали из глубокого забытья голоса. Он сел в кровати. Через мутное стекло внутрь пробивался серый свет. Взгляд скользнул на соседа. За ночь руки его унялись, хрипение утихло. Восковой нос торчал над стеклянными глазами. Капитан был уже на ногах и с заспанным лицом слушал доклад одного из часовых.

– Они шли всю ночь… И до сих пор еще подтягиваются. Все из сорок четвертой!

Бройер увязался за капитаном и выскользнул на улицу. Русская артиллерия снова грохотала. Осторожно, крадучись, они выбрались на дорогу, что пролегала в двух шагах от блиндажа. По дороге брели солдаты, большими и малыми группами, – безразличные ко всему и изможденные, они не обращали внимания на рвущиеся снаряды и на воронки, которые образовывались в местах их падения. На моторизованную технику ни намека. При себе мужчины имели только личное оружие, кто-то волочил пулеметы, другие – санки с ранеными. Мимо прокатилась противотанковая пушка, которую тянули солдаты, будто в упряжке. Капитан стал задавать людям вопросы. Никто не отвечал. Наконец показалась небольшая колонна, на вид более свежая. Возглавлявший ее лейтенант представил полный отчет.

– Мы из сорок четвертой. Велоэскадрон!

– И куда направляетесь?

Лейтенант пожал плечами.