Прорыв под Сталинградом

Факельман карабкается наверх и выглядывает из-за снежного бруствера. Мать честная, в километре от них, а то и меньше, ползут, как черепахи, три танка. Господи, что же будет! Винтовки да два ненадежных пулемета – все их оружие! И никого из командиров… Алоис Факельман, владелец мебельного магазина, на желтушном лбу которого проступает холодный пот, теперь один… Один как перст: покинутый, отвергнутый и преданный всеми – армией, корпусом, дивизией и гнилым руководством аэродрома, и пока он стоит, до его сознания постепенно доходит, что с этой минуты только он в ответе за жизни людей – почти шестидесяти граждан Германии. Капитан Факельман, до сих пор ведавший исключительно вопросами офицерского столованья, оказался предоставлен самому себе и, понимая, что помощи ждать неоткуда и нужно действовать в одиночку, берет на себя роль командира и в ту же секунду, находясь в здравом уме и твердой памяти и прекрасно осознавая последствия такого поступка, принимает решение, на которое не хватило мужества ни у Паулюса, ни у Зейдлица, ни у кого из командиров корпуса: сложить оружие и, переступив черту, шагнуть в неизвестность, но спасти своих людей от безумного истребляющего дурмана. И спастись самому, самому! Посвятить жизнь мебельному гешефту представлялось ему более осмысленным, чем умереть ни за что. Капитан Факельман не искушен в пехотной науке – он больше по части особых поручений – и не имеет понятия, как осуществить задуманное. Скатившись по склону, он бежит за блиц-советом к Фрёлиху, чей блиндаж на противоположной стороне ущелья…

Зондерфюрер тем временем вызвал к себе Херберта, чтобы еще раз обговорить все детали запланированного побега. Он чувствует: решительный момент не за горами. Но тут распахивается дверь, и в проеме вырастает Факельман – ножки-спичечки, руки сложены в мольбе – чем-то даже похож на Бройера, только повыше. Он что-то кричит. Но крик его тонет в оглушительном грохоте. Сильнейший удар сотрясает блиндаж и отбрасывает Фрёлиха в угол. Балки вдребезги, из всех щелей и углов сочатся густые клубы дыма. Пахнет гарью и пригоревшим мясом…

Проходит немало времени, прежде чем Фрёлих с треском и шумом снова поднимается на ноги. Осторожно себя ощупывает. С рук содрана кожа, лицо нашпиговано песчинками, он чувствует, как оплывает глаз.

– Вы еще живы там? – спрашивает он, прислушиваясь к чужеродному звучанию своего голоса.

– Да жив вроде, – отвечает, чуть не плача, Херберт. – Дайте-ка сигарету!

Капитан Факельман лежит у самой двери. Грудь пробита противотанковой болванкой. Не человек, а выпотрошенный мешок. Лицо – крик, вылепленный из воска. Его поднимают из кровавой лужи и кладут на топчан. Унтер-офицер машинально начинает стягивать с покойника сапоги, Фрёлих таращится на него в оцепенении. И вдруг приходит в себя.

– Уходим! – кричит он. – Живо в укрытие! Я за Назаровым!

Но русского нигде нет… сгинул, как сквозь землю провалился. Фрёлих проверяет все позиции, заглядывает в каждый блиндаж. Но троицы и след простыл. Никто их не видел. Фрёлих бросает бесплодные поиски… Теперь все становится по местам… В отчаянии, близком к безумию, зондерфюрер начинает рвать с себя кобуру. Но потом одумывается. В первый раз в жизни этот безрассудный романтик видит неприкрашенную реальность. Видит бедственное положение, в которое попали люди, и понимает: кто-то должен их повести. Он чувствует, как разливается по всему телу тишина, как яснеет взгляд.

– Внимание! – его крик вклинивается в общую неразбериху. – Слушай мою команду! Всем, кто принадлежит к дивизионному штабу, приготовиться к выступлению!

Уже через несколько минут остатки оперативной роты Факельмана двигаются к аэродрому Гумрак: длинная цепь петляет по лощине под усилившимся огнем русских.

Гумрак! Какое неприятное слово, как чуждо оно кротким, размеренным и ласкающим слух названиям русских деревень! Как мучительно слились в его звуках тупая безысходность и ужасы разрушения. Гум-рак! Чувствуете, как свербит от голода у вас в кишках? Как набухают и смачно вскрываются гнойные раны? Как со стоном гаснут истерзанные жизни? Слышите, как скрипит снег, как потрескивает в четырех стенах студеный воздух, ухают и взрываются бомбы, рассыпаются в щепки доски и балки, каркают черные птицы, взлетая с человеческих тел, намертво скованных морозом? Гум-рак! Гум-рак!

Примерно в пятнадцати километрах к западу от города на белом блюде поволжской степи жались друг к другу безрадостной горсткой деревянные домишки и полуразвалившиеся сараи – поближе к железнодорожной насыпи, тянущейся на север. Здесь, недалеко от пересечения важных дорог, располагалась штаб-квартира армии, еще совсем недавно по рельсам ходили поезда, а в зданиях наверняка до сих пор укрывались люди – учитывая все эти достаточно весомые факты, русские постоянно посылали сюда бомбардировщики. Дальнобойная артиллерия охаживала эти края так же добросовестно. Местная водонапорная башня служила всеобщим ориентиром и целью. Люди посвященные старались держаться от нее подальше. Машины мчались по здешним дорогам как от погони.