Прорыв под Сталинградом

– Ну, мы-то залегли на западе посреди пустоши, в паре сотен метров за сбитым “кондором”, если помните… Вот тогда он к нам и пожаловал, лейтенант Дирк, сам доложился полковнику, при нем несколько человек и две зенитки-двадцатимиллиметровки. Сказал, что пришел с запада, что часть его разбили где-то в тех краях. Полковник, разумеется, за милую душу взял его под свое крыло. Восемь стволов – заявка серьезная… Постойте, дело было… точно, это было девятнадцатого, всего пять дней назад… Знаете, на тот момент у нас уже все кувырком шло… Каждый день до тридцати авианалетов, а ты стоишь рядом с негодным железом и ничего не можешь поделать… И жрать совершенно нечего! В отделе снабжения таскали, как вороны. Военные трибуналы, расстрелы… А потом в один прекрасный день и генерал наш тю-тю – свалил на самолете… Наверняка и до вас слухи дошли. Неужто нет? Тогда в другой раз расскажу непременно… Ну, и в довершение этот наземный бой – тут уж каждому дураку стало понятно, что дело идет к концу… У одной пушки вышел, значит, из строя прицел. “Тогда смотри через дуло! – говорит полковник. – Один черт! Все равно помирать!” Вот как с нами дело обстояло. Все были сыты по горло… В тот самый момент лейтенант и явился – на обмороженных ногах, с простреленной рукой – и с ходу попробовал расшевелить это болото: мол, “навеки верны фюреру”, “сражаться до последнего бойца”, “вся Германия смотрит на нас”… Энтузиаста, разумеется, тут же приструнили, чего только он не наслышался: “охотник за Рыцарским крестом” или “набитый дурак” – это еще самое безобидное. С его стороны, конечно, тоже не очень умно выставлять себя набитым храбрецом… Но я, не знаю, я… я не обижался. Оно как-то по-другому звучало, не то что у доморощенных подстрекателей, а уж про гонку за наградами и говорить нечего. Я-то сразу заметил, как искренне он верил в то, что говорил. Как… как ребенок, который всерьез верит в Рождественского деда. И даже когда со временем начинает чувствовать подвох, он все равно готов стоять за деда горой – хотя бы потому, что это было так чудесно. С лейтенантом Дирком, наверное, случилось похожее. И, если честно, мне стало человека жалко: парни знаться с ним не желали, и его это сильно задевало. Да и его люди ничем не лучше – в обиду не давали, но на самом деле тоже считали его немного “того” – вроде как за большого ребенка…

Фельдфебель Гёрц долго не отводил взгляда от лейтенанта, который постанывал, страдая даже во сне. Из соседней комнаты показались пожилой мужчина в гражданском и девочка. Бройер рассеянно наблюдал, как, прибившись к старому буфету, они выуживали из миски какие-то зерна и тихо о чем-то переговаривались. Черная челка у девочки завивалась. Она небрежно сплевывала шелуху на пол, ничуть не заботясь о спящих у нее под ногами людях. Время от времени хлюпкие стекла дрожали от резких взрывов. Легкий беспокоящий обстрел из минометов. Кажется, русские не слишком-то теперь налегали. Смекнули, наверное, что армия рассеялась.