Просчёт финикийцев

Только сейчас он заметил, что у старика нет одной ноги, мятая штанина подколота булавками, а к стене прислонен деревянный костыль. На его месте Ауад тоже отнесся бы к угрозам равнодушно.

Пока женщина, кряхтя и ругаясь, тащила со двора ведро с водой, Ауад рассмотрел свое отражение в темном, засиженном мухами зеркале, висевшем у дальней стены. Этот парень ему не нравился. Многодневная щетина, промокшая от пота рубашка, покрытая красноватой землей, словно его схоронили заживо и по ошибке выкопали обратно. Ссадины на руках, синяки под глазами, впалые бледные щеки. И оружие, как единственная причина, по которой его здесь терпят.

Женщина поставила ведро на пол, принесла медную чашку для кофе. Не снимая пальца со спускового крючка, Ауад напился, ополоснул лицо. Женщина отошла на полшага и наблюдала за ним, словно ждала, когда он упадет замертво, отравленный ее бессилием и ненавистью. В колючих черных глазах тлело невысказанное презрение. Подол юбки чуть колыхался. Ауад подумал, что взял бы сейчас эту женщину, если бы не был голодным и уставшим. Взял бы, только чтобы она перестала так на него смотреть.

— Я хочу жрать, — сказал он.

— У нас одни лепешки и апельсины.

— Идет. И кофе сделай. Не верю, что у вас нет кофе.

Она повернулась к нему широким задом, демонстративно игнорируя автомат, и пошла к плите.

«Сука», — подумал Ауад, но ничего не сказал.

Полтора часа спустя он ехал по извилистой горной дороге на добытом без боя допотопном скутере, из которого едва удавалось выжать пятьдесят километров в час. Калаш оттягивал плечо и давил на спину, между ногами была зажата холщовая сумка, полная мелких и неровных золотых монет, способных обеспечить ему пару десятилетий безбедного существования в любой стране мира. Ветерок с гор трепал давно не стриженые волосы, скутер булькал и жалобно тарахтел, выдавая полный газ на крутых поворотах.

Попасть в город со всем этим добром невозможно. На первом же контрольном пункте его неминуемо остановят и отправят на длинный допрос, не важно, к своим или к чужим. Ауад не мог позволить себе рисковать. Придется бросить скутер, забинтовать потуже больную ногу и пробираться козьими тропами, в обход дорог. Ауад не боялся ни боли, ни одиночества. Он точно знал, что тело не подведет его, что он выживет, сбежит отсюда с первым же иностранным кораблем, уходящим из порта, отсыпав капитану горсть старинных монет. Пусть деньги не покупают абсолютное счастье, они покупают относительную свободу, которой для Ауада сейчас было вполне достаточно.

— Значит, ты уехал навсегда, ни с кем не попрощавшись? — спросил я.

— Почти ни с кем, — сказал Ауад, — они считали, что я умер, и мне это было на руку.

Если бы в штабе христианского фронта узнали, что он собирался самостоятельно вывезти и продать старинные монеты, их забрали бы у него все до одной, а после заставили бы вернуться в Бекаа и добыть еще, при условии, что он выживет после ночи пыток и побоев.

— Говорят, эта легенда пришла к нам из Междуречья, — сказал Ауад, — и она стара, как мир. Юный Адонис умер от раны, полученной на охоте, но Астарта спустилась за ним в царство мертвых. Она была эгоистична, как все женщины, и дважды эгоистична, как все влюбленные. Думала, что воскрешая, оказывает ему услугу. Бедняга вернулся к жизни, чтобы продолжить бесконечный цикл, чередование сезонов засухи и дождей, сева и урожая, рождений и смертей.

Адонис был молод и глуп, он не знал, что такое перебои с электричеством, ночи в душном подвале во время бомбежек и допросы в штабе христианского фронта. Что невозможно сбежать от себя и от судьбы, а за попытку обнулить прошлое придется заплатить слишком высокую цену.

Глава 23

— А может, архивов и не было? — спросил я, — может, их никогда не писали?

— Разумеется, писали, — сказал Ауад, — и тому есть подтверждения. Например, Иосиф Флавий упоминает богатейшую библиотеку Тира. Хотя, ты ведь никогда не слышал об Иосифе Флавии.

— Я же учился в еврейской школе. Иудейская война, восстание Бар-Кохбы, Масада и всё такое.

— Занятно, — сказал он, — что именно твой народ, нудный, законопослушный и ничем не примечательный, создал письменные источники, которым сейчас принято верить. Ветхий Завет, полный заимствований, политики, опасений за собственную шкуру сочинителя и мелких сиюминутных интересов.

Я изо всех сил попробовал обидеться, но не смог. Мне было плевать на оба народа, какими бы древними они ни были, на Ветхий завет, Иосифа Флавия и прочие теории заговора. Перед рассветом снова начало качать, и я безумно хотел вернуться на твердый берег.