Просчёт финикийцев

Но все же за пять лет в Москве он так и не понял, почему русские не улыбаются незнакомым людям, даже когда хотят что-то продать, и почему не торгуются, сразу называя окончательную цену. Здесь было принято молча совать деньги в окошко, надеясь, что некто невидимый выдаст нужный товар и сдачу, покупать без вопросов, даже не повертев вещь в руках.

Ауад нашел взглядом блондинку в плаще и минут десять шел за ней по тротуару, искренне радуясь скупому северному солнцу, игравшему в светлых волосах, легкой походке девицы, щебету птиц и электронной музыке, доносившейся из подворотен. А потом, сверившись с листком бумаги, на котором был выписан адрес, мысленно попрощался со своей случайной проводницей и свернул во двор.

Это было одно из тех мест, где тебя могут увидеть многие, но не запомнит никто. Напротив подъезда разлагался древний “жигуль”, женщина в куртке поверх пестрого халата выгуливала овчарку, тоскливо поскрипывали ржавые качели. В лифте выжженные кнопки едва угадывались в тусклом свете лампочки, утопленной за железной решеткой.

Ауад и сам вырос в многоэтажном доме с толпой соседей, но в Бейруте все было иначе. То ли оттого, что он знал и помнил там каждую травинку и каждую выбоину в асфальте, то ли потому что сменил в своей жизни много городов и стран, вспоминая дом, он каждый раз ощущал глухое бездонное отчуждение. Вот где нельзя было просто так пройти по улице незамеченным.

Он помнил свой последний вечер в Ашрафийе, пусть с тех пор прошло одиннадцать лет. Некоторые события никогда не уйдут в архивы. Они будут мерцать, словно маячный огонь, сквозь туман времени, указывая на невидимые связи, пронизывающие реальность. Ауад знал тогда, что надо направиться сразу в порт, что не время замыкать воображаемые круги и совершать поступки, символический смысл которых некому оценить.

И все же, после заката он оказался возле лавки автозапчастей Абу-Халиля, где Луис подрабатывал на полставки, прилаживая всем, кто готов платить, цветные неоновые лампы, динамики и кассетные магнитолы сомнительного происхождения.

Глупо искать встречи с предателем. Бессмысленно пытаться что-то доказать человеку, которого рано или поздно проучит время. Но Ауад был молод, зол, и ничего не боялся. Он подождал, когда Луис опустит решетки, когда, присев на корточки и хрипло ругаясь, навесит тяжелые замки, бросит последний взгляд на витрину и, позвякивая ключами, направится к своему “Фиату”, припаркованному у полуразрушенной бетонной стены.

– Ну что, сучье отродье, не ждал?

Луис замер и перекрестился. Ауад сделал шаг навстречу, выйдя из тени.

– Какого хрена ты бросил меня? Где Хасан?

– Не знаю, – Луис заговорил торопливо и сбивчиво, – я очнулся, было темно. Я звал вас, кричал, бегал битый час по склону... Честное слово, я думал, вы спустились под землю и задохнулись. А вокруг выли шакалы и слышался странный гул. Может, я вдохнул слишком много дряни в подземелье, да еще и место какое-то проклятое, нечистое...

– Ты трус, – сказал Ауад, – зря мы вытащили тебя из колодца!

– Постой, братишка, – Луис попятился и присел задом на капот, – я не нарочно. Правда, я сам плакал, когда рассказывал всем. Ты же друг мне? Хочешь, вот, возьми деньги, могу отвезти тебя домой и все объяснить.

Он похлопал себя по карманам.

– У меня кокс есть, отборный. Клиент подбросил, только не говори никому...

Ауад в жизни не пробовал кокс, но Луису об этом не следует знать. Почему бы не представить себя главным героем фильма “Человек со шрамом”? Отчего не приправить собственное бегство в огромный интересный мир мятным холодком новых ощущений? Он открыл дверцу и сел в машину со стороны водителя.

Полчаса спустя, когда совсем стемнело, и улицы опустели в ожидании ночных обстрелов, Ауад проехал мимо дома, где жила его мать. Притормозив, высунул голову и посмотрел на окна второго этажа. На подоконнике гостиной мерцала свеча. Ее хрупкое пламя подрагивало вместе с десятками других свечей, зажигаемых соседями каждый вечер из-за перебоев с электричеством.

“Как на кладбище, или в церкви”, – подумал Ауад, – “словно в память о безвременно ушедших, либо о тех, кому еще суждено безвременно и неизбежно уйти”. Он и сам не знал, что чувствовал тогда – то ли облегчение, то ли страх перед неизвестностью, то ли тоску, замаскированную под ворох полуосознанных чувств, копаться в которых не было никакого желания.

Он прислушался к собственному пульсу, входящему в резонанс с ритмами вселенной. Он жаждал света и счастья, больших денег, недоступных женщин и неземных скоростей. Заглотить всё лучшее, что может предложить этот мир, и потребовать добавки.