Прощай, гармонь!

— Зверь ко мне на пасеку повадился. Уему нет. По две, по три колоды в неделю зорит. Я было собак пускал, да что собаки? Он одной кишки выпустил, остальные — кто куда… Сам, понимаешь, с ружьишком караулил, думаю отпугну, думаю, почует человека живого — уйдет.

— Ты дело говори, за что Пантелей грозится?

— Так вот же, просидел я ночь, как увидал его, громилу…

— Урлапова?

— Пошто? Медведя увидал и про ружьишко забыл. Матерый зверина, заденет когтем и отходную запевай. На моих глазах ульи зорил, две колоды опять… Мне и присоветовали к Пантелею съездить, он, мол, бедова голова, возьмет зверя.

— И что?

— Взял.

— Как?

— Не видал я… Он меня в омшанике поместил. Сиди, говорит, не шикни. Ежели крикну, тогда вылазь на подмогу. Я в потемках сидел, сидел да придремал. А в полночь как затрещит! И зверь взревел и опять тах-тах-тах-тах…

— Автомат? — вскинулся Урсатьев.

— Не видал, — потупился пасечник. — Пантюха мне крикнул, чтобы я вылезал на свет божий, когда тому минут десять прошло. Слыхал, говорит, как я его? Я говорю, слыхал. А он, вражина, волком на меня смотрит. Ежели, говорит, пикнешь — порешу. Мне, говорит, тогда все равно тюрьма…

— Ты автомат видал? Точно знаешь, что он из автомата бил?

— Не знаю… А только ежели со мной что произойдет — это он, Пантюха, меня порешит.

Урсатьев успокоил пасечника, поблагодарил за сигнал и обещал принять меры. На другой день приехал Урсатьев на заимку к Пантелею. Тот встретил его, не пугаясь, но поглядывая настороженно.

— Слышал, повезло тебе? — спросил Урсатьев.

— Уже известно? — притворно удивился Пантелей. — Кажись, я не хвастал…

— Показывай, показывай, — нахмурился Урсатьев, — нечего прятать.

— Да по мне хошь цельный день смотри, — согласился Пантелей. — Пойдем.

Шкура была растянута на бревенчатой стене омшаника. Пантелей содрал ее аккуратно, вместе с головой и когтями на лапах. Урсатьев потрогал пальцем длинный, загнутый коготь и вспомнил пасечника: заденет, и запевай отходную… Потом Урсатьев внимательно осмотрел кругленькие дырочки в мездре. Дырочки шли по прямой линии от головы до левой лапы. Такие могла оставить только очередь автомата. Перехватив взгляд Урсатьева, Пантелей улыбнулся:

— Ловко я его, а? И картечь, как по заказу, упала. Картечью я его, Колюшка…

Урсатьев из-под бровей посмотрел на Пантелея.

— Я тебя упреждал, Пантелеймон. Говорил я тебе… Теперь не обижайся.

— Зря, Колюшка, — поморщился Пантелей. — Не веришь — ищи, найдешь — казни…

— Попомни: жив не буду, а усеку, — пообещал Урсатьев.

— За Таньку зуб имеешь, — укоризненно покачал головой Пантелей. — А еще друг фронтовой…

— Ты… ты мне… Я тебе… A-а, черт! — в сердцах плюнул Урсатьев и подался прочь со двора. Уходил он сгорбившись, будто побитый несправедливо, будто в лицо ему плюнули понапрасну.

Татьяну Пантелей невестой Урсатьева увел. Спроси его сейчас, зачем такую подлость учинил, наверное, не ответит. Тогда и уехал Урсатьев из деревни, не вынес стыда. Думал, что навсегда уехал…

7

Старик Щепанов всю жизнь от людей на отшибе прожил. И внучку Танюшку, сироткой оставшуюся, около себя в лесу держал. Невестка-то померла вскоре после того, как забрали сына Щепанова. Донес кто-то, что ходил он под Колчаком в карателях. А какой там каратель! Так и самого старика забрать можно. Был Колчак силой — служил ему. Красные верх стали брать — к ним переметнулся. Против силы не пойдешь, тем только и держался Щепанов. Про колхозы зашумели, кулаков растормошили. Кто из них поглупее был — рогами в землю, а Щепанов сам пришел: берите, люди добрые, моих пчел, берите, для общества не жалко. Богатую пасеку отдал, выговорив себе, однако, право на заимке около пчел остаться. И не прогадал. Пчела — насекомое трудовое, ежели за ней ходить со смыслом, очень даже легко прокормит. А Щепанов пчелу понимал, как мало кто. И внучку Танятку уму-разуму обучал, с малолетства на пчелу натаскивал…

Пантелея с Щепановым судьба в лесу свела. Пошел Пантелей в калинники рябчиков пострелять и столкнулся лицом к лицу со старцем белобородым, кряжистым и крепким еще, как на корню усыхающая лиственница.

— Здорово, дедуня! — узнал Щепанова парень.

— Что-то не признаю, из чьих будешь, — ответил на приветствие старик.

— Никифора Урлапова сын.

— Никешки? — удивился старик. — Смотри-ка… Помню, помню я батьку твово. Походили с ним по тайге…

— Охотничали поди?

— Разное бывало, — уклончиво ответил Щепанов. — Промышляли…

— Сгинул батяня, — вздохнул Пантелей.

— Мертвого не видал, не скажи, — ухмыльнулся старик, вспомнив, как всех обманул Никешка. Жену с дитем бросил и айда за кордон! Водились за Никешкой грешки, тянулся хвост еще с той поры, когда они с сыном Щепанова в одной сотне по степи носились, голь перекатную полосовали. Никешка-то, за кордон собираючись, и Щепановых с собой звал. Не послушался старший. Думал, отсидятся… Самого бог миловал, пронесло, а сына потерял.

— Ты про батяню знаешь что? — насторожился Пантелей.

— Пустое, — отмахнулся старик и спросил: — Как охота, добычлива?

— Мало рябчика, — пожаловался Пантелей.

— А я вот калинки набрал… Люблю подмороженную.