Прощай, гармонь!

— Давай уедем… К людям уйдем, проживем… Бросим давай заимку…

— Уедем? — взвилась Татьяна. — Бросим? А что здесь твоего? Что тебе бросать-то?

— Не шуми, — попросил Пантелей. — Давай толком разберемся… Ты пасеку держишь. В колхозе все знают, что я при тебе состою без пользы для дела. А ведь тоже могу работать. Вон хоть на трактор…

— На мыло не заработаешь! — зло бросила Татьяна.

Поругались они тогда, а все без толку. Татьяна весь день ходила надувшись и больше не разговаривала с Пантелеем. Только ночью она к нему на сеновал пришла. Пантелей на сеновале спать устроился, слышит — Татьяна взбирается по лестнице.

— Паня, ты здесь?

— Здесь… Чего тебе?

— Скучно мне одной, Паня… Где ты?

Нашла Пантелея в душной тьме сеновала и тихо рядом легла.

— Паня.

— Ну, чего?

— Зачем ты так, Паня? Жили ведь… Разлюбил? Куда тебя тянет? Как без леса проживешь? Вот осень настанет…

Тихо журчал ласковый голос Татьяны, и Пантелей, невольно прислушиваясь, думал: а в самом деле, куда тянет? Чего искать? Может быть, и впрямь от жира зуд в душе?.. И уже лежала Татьяна на плече Пантелея, и уже думали они совсем о другом. Думали, как выгоднее продать поросят, куда осенью мед везти. Опять отошли от Пантелея смутные думки. И, может быть, ничего бы не было, жил бы Пантелей по-старому в свое удовольствие, да случилась беда.

Беда поначалу с поросенком приключилась. Пантелей, отогнав корову пастись, сидел у стола и пил чай со свежим вареньем из ревеня. Слышит, во дворе поросенок верещит. Думает, так что, пустяк… А поросенок верещит все сильней да сильней.

— Сходил бы посмотрел, — предложила Татьяна.

Вышел Пантелей, смотрит у ямы, где он глину для хозяйственных нужд копал, матка мечется. Знать, в эту яму поросенок упал. Матка кружится, чуть не прыгает туда, чтобы своему детенышу помочь.

— Э-э, дура! — прикрикнул Пантелей на свинью, толкнул ее ногой от ямы и, недолго думая, спрыгнул.

Только он хотел напуганного поросенка в руки взять, как на него сверху свинья возьми и свались. Пантелей на свинью орать, а свинья она и есть свинья, человеческих слов не понимает. Она видит, что ее детенышу опасность грозит, значит защищать детеныша надо. И начала свинья в той яме зубами рвать Пантелея. Пантелей, растерявшись, лицо рукой закрыл, так она руку от локтя до запястья вспорола. Пантелей упал, ногами хочет озверевшую скотину отпихнуть, а она ему в икру вцепилась, кусок мяса так и вырвала. И тесно-то в яме, не развернуться Пантелею, и отбиться он от свиньи не может. Поросенок визжит, свинья диким зверем ревет, а Пантелей все больше матом сыплет. Кое-как поднялся на ноги да из ямы прочь. А свинья — откуда у нее, жирной, прыть взялась? — за ним! Пантелей к дому бежит, свинья его за ноги хватает, так и норовит порешить человека. Татьяна всю эту картину в окно увидала и в рев. А что? Заревешь, когда из дому вышел мужик как мужик, а через две минуты бежит обратно на себя не похожий, в кровище весь. Татьяна Пантелею навстречу:

— Да что случилось-то, Паня?

Пантелей молча мимо Татьяны, и в сенцы. Там у него под застрехой в тайнике автомат припрятанный. Выхватил Пантелей автомат, щелкнул затвором.

— Да что ты, Паня?

— Все! — взревел Пантелей. — Доконали! Уйди, Татьяна!

…Первым, хрюкнув, грузно ткнулся носом в землю здоровенный боров, предназначенный Пантелеем к убою на рождество. Потом завизжала матка. Не убитая сразу, она тащила свой жирный зад, передвигая передние ноги, пока вторая пуля не настигла ее. Потом без капли сомнения и сожаления Пантелей одного за другим расстрелял поросят.

10

— А скажи мне, Паня, в ту зиму двух сохатых ты завалил?

— Я.

— Так я и знал, — вздохнул Урсатьев. — А где же тогда автомат спрятал?

— Попону на лошади помнишь?

— Помню.

— Под попоной к оглобле автомат был привязан.

— Не догадался. Умный ты, Паня. Всегда умнее меня был. И в школе когда учились… И потом на фронте.

— Что мне будет?

— Статья есть за хранение оружия. Карает…

— А ежели я на самом деле автомат утопил?

— Найдем, Паня… Не найдем — все одно. Татьяна скажет.

— Татьяна скажет, — согласился Пантелей. — Ей поросят жалко…

— Зачем ты их, Паня? Криминалу, конечно, нет — твоя живность, но зачем?.. Домашнее животное…

— Это верно — животное домашнее. А мясо с него дикое. И мясом тем человек обрастает… Ты сколько лет за мной гонялся! Поэтому и не зарос. А я прятался, в скрадках сидел… Может, и не так все, но мясо дикое на человеке есть. Перестанешь соскабливать, забудешься и зарастешь незаметно… Это точно, я знаю.

— Злым ты стал, Паня.

— Жизнь таким сделала.

— А жизнь-то твою кто делал?.. Молчишь? Сам себе…

— Ладно, Колюшка, чего уж тут… Веди куда надо, твоя взяла. А пушка моя во-он там, под кустом, брошена.

Урсатьев поднял из травы глянцевито-черный немецкий автомат, вынул рожок: пусто.

— Патроны еще есть?

— Нету. Последнюю дюжину добивал… Думал потом забросить в речку.

— Эх, погубил он тебя! — тихо сказал Урсатьев.

— А может, хоть напоследок для доброго дела пригодился, а?

— Пошли, здесь недалеко… Посидишь, я мотоцикл пригоню. Обопрись-ка вот…