Прощай, Грушовка!

Я натянула на себя короткое довоенное пальто, замотала платком голову. Мы с мамой выходим из дома, поворачиваем на Парашютную улицу, доходим до Грушовской… Но что это? Стоит толпа. Дорогу перекрыли фрицы с железными, похожими на серп луны, бляхами на шее, в касках, с автоматами. Никого не выпускают из поселка. И полицаев полно. Откуда их столько? Сквозь заслон не пройти. Люди, пришедшие сюда еще раньше, пытались выйти из поселка по другой дороге, но везде их останавливали. Поселок окружен. Один человек показывает аусвайс, объясняет, что опаздывает на работу. Но у солдат каменные лица, стоят, как столбы на дороге. И в поселок никого не пускают. С другой стороны — тоже солдаты.

— Мама, я здесь! — услышали мы Витин голос.

Мама обрадовалась, помахала ему рукой. Но тут же заволновалась:

— Он уже три часа тут стоит, после ночной смены!

Брат увидел нас, отделился от толпы и сел прямо на землю, прислонившись к дереву, — видно, ноги его не держали.

Мама бросилась к солдатам.

— Пропустите, это мой сын! Он всю ночь работал, ему отдохнуть нужно. Мальчик домой идет.

Фрицы молчали. Молчали и полицаи, точно не слышали маминых слов.

Я потянула маму за руку.

— Кого ты просишь? Они же глухие, они не понимают нашего языка.

Никто не знал, для чего окружили поселок. И вдруг по толпе пронеслось, прошелестело, как ветер над лесом, — поселок будут жечь.

— Люди, прячьтесь, — прошептала какая-то женщина и стала пробираться сквозь толпу.

Толпа поредела. Вскоре на дороге остались несколько человек да мы с мамой. Надо было и нам что-то придумать, а что придумаешь, если в нашем доме нет даже подвала. Да и подвал не спасет. Фашисты швырнут одну гранату — и всем конец. Я вспомнила, какое надежное укрытие у Полозовых во дворе. Но живут-то они не в поселке, а рядом, на Разинской улице. У них свой дом. К ним теперь не пройдешь.

Мама металась вдоль зеленой цепи и кричала:

— Витя, Витя!

Витя, наверно, заснул, сидя на земле, поэтому не откликался.

Мама еще громче позвала. Наконец он вскочил. Мама стала говорить ему, чтобы он не ходил домой.

— Иди на работу или к Толику.

Витя не понимал, почему мама не разрешает ему идти домой, а мама ничего не могла объяснить. Она не могла сказать ему: «Поселок будут жечь, и всех нас могут убить. Если уж нам суждено погибнуть, то хотя бы ты останешься жить».

— Не стой здесь, иди к Толе. Ну иди же! Не стой. Там поспишь, — уговаривала его мама. Она боялась даже назвать фамилию Полозовых.

И только когда Витя пошел к Рязанской улице и скрылся вдали, мама сказала:

— Теперь и мы пойдем. — И направилась домой.

Опустив голову, я пошла за ней следом.

Дома было включено радио, в комнате звучала похоронная музыка. Отец обеими руками держался за костыль, приседал и, поднимаясь, по очереди отводил в сторону то одну, то другую ногу. Я подумала, что он занимается гимнастикой. А когда мама хотела выключить радио, отец схватил ее за руку.

— А под какую музыку я буду танцевать?

— Ты, часом, не рехнулся? Танцевать ему вздумалось!

Как ни странно, отец нисколько не обиделся.

— Сегодня ночью партизаны убили Кубэ, Вильгельма Кубэ, наместника Гитлера в Белоруссии! Только что передали по радио, — торжественно сообщил он.

— Так и передали — партизаны? — удивилась мама.

— Ну, не совсем так. Сообщили: «Кубэ погиб от руки подлого убийцы», а в переводе на наш язык это означает: славные советские партизаны привели в исполнение приговор народа.

Мама опустилась в кресло.

— Значит, правда. Теперь сожгут поселок, а нас убьют, как заложников. Нужно же на ком-то злость свою выместить.

— Что ты выдумываешь! — возмутился отец. — Фашисты не такие дураки, чтобы жечь хорошие дома. Весь город в руинах. Думаешь, так легко строить?

— Не обязательно убивать людей в их собственной постели. Можно и на улице.

Отец подумал и согласился: от фашистов всего можно ожидать.

— Пойду-ка я сам посмотрю, что там делается.

Он вышел из дома на костылях.

Прошло около часа, прежде чем отец вернулся домой.

— Я же говорил, все это бабьи выдумки! Никакого оцепления нет, и поселка жечь никто не собирается.

Мы с мамой переглянулись, накинули пальто на плечи и побежали туда, где стояло оцепление.

Правда, там уже не было ни солдат, ни полицаев. Будто и не стояли они тут полчаса назад, наводя страх своими каменными лицами.

Новости самые невероятные и самые достоверные распространялись в нашем поселке мгновенно. Люди говорили о последних событиях:

— Мину подложили под кровать, на которой спал Кубэ…

— Тюрьма опустела. Всех политических вывозили из тюрьмы в грузовиках днем и ночью.

— В городе облавы.

Фашисты в трауре. На уцелевших домах, где находились учреждения оккупантов, приспущены флаги со свастикой. На них развеваются черные ленты.

И все же из поселка нас выселили. У магазина повесили объявление: «Оставить поселок в течение 24 часов».

Ничего не поделаешь. Если в течение двадцати четырех часов мы не уйдем из поселка, нас выгонят, даже взять с собой ничего не дадут. А могут и убить.