Прощай, Южный Крест!

— Да и мужик он был неплохой. Я с ним как-то рома набрался так, что из ноздрей капало — никогда не пил столько.

— Кубинский ром считается лучшим в мире. Чтобы капало из носа, песо надо иметь много, лопатник должен быть объемом в несколько кошельков.

— А! — Ширяев крякнул. — Мужик он был простой и сердечный, на русских похож… Жаль, не удалось отсидеться.

— Что там, что тут — все едино. — Геннадий вздохнул.

— Твои-то дела как?

— На шестерку.

На "шестерку" — значит, большим пальцем вниз, в пол, как стрелка на циферблате часов; иначе говоря — хуже не бывает. На щеке у Москалева суматошно задергалась какая-то незнакомая жилка, он придержал ее пальцем. Думал, что нерв этот — подкожный, чувствительный, уймется, но тот не унимался.

— Ты такой не один. У нас на улице пятеро ирландцев собачью конуру снимают — ни одного песо у них нет. По ночам вместо собак гавкают.

Геннадий усмехнулся — ситуация знакомая, жаль бывает любого человека, который оказывается в такой молотилке, не только ирландцев.

— Это не Америка, тут каждый чилиец, прежде чем дать взаймы один песо, в церковь к священнику идет, разрешение спрашивает.

— Мне от этого, Толя, ни горячо ни холодно.

— Понимаю тебя… и сочувствую.

— Анекдоты какие-нибудь новенькие есть? Давно не слышал русских анекдотов.

— Откуда? За анекдотами надо ехать в посольство.

А посольство, говорят, стало другим — может быть, есть смысл и съездить. Старый министр-демократ, которому вместо здания на Смоленской площади больше нравился расширенный аптечный склад с дыркой для продажи лекарств, ушел в нети. Пришел новый, в отличие от полуграмотного аптекаря знавший, что такое международная политика, поэтому обстановка в посольских комнатах на Авениде-Колон, что под Сантьяго, должна была измениться.

— Чем отличается склероз от маразма, знаешь?

— Нет. — Геннадий отрицательно качнул головой.

— Склероз — это когда не помнишь, кому ты должен, а маразм — не помнишь, кто должен тебе.

— Неплохо.

— А что такое лысина?

— Ну?

— Постепенное превращение головы в задницу вначале по форме, а потом и по содержанию.

— Тоже неплохо. Это уже не анекдот, а философия… А вот что такое мудрость, Толя?

— Говори!

— Тоже понятие философское. Это состояние, когда задница успокоилась и уже ничего не ищет.

— Гм. Вот анекдот чилийский. Встречаются два жителя Сантьяго, один у другого спрашивает: "Как дела?" — "Хреново, — отвечает тот. — Мои тараканы вчера устроили войну с соседскими…" — "Так это же хорошо. Перебьют друг друга — тараканов не будет". — "Не скажи. Вечером они полторы тысячи пленных привели", — рассказал анекдот Ширяев и, не выдержав, захохотал.

Господи, до чего же хорошо было Москалеву в эти минуты, как много давало общение с хорошим человеком Толей Ширяевым — ну будто вернулся в родную Россию, даже горло сдавило; и пивнушка эта чилийская, словно бы высушенная на солнце до полного остекленения, очень походила на владивостокские шалманы, где можно было встретить настоящего моряка — не поддельного, плавающего в старой бензиновой бочке, у которой потеряны все пробки и догнивает дно, а настоящего, наряженного в фуражку с золотым крабом и в нормальную, сотканную из хлопка, а не из синтетики, куртку…

— Ты заглядывал бы ко мне в гости, капитан, — Ширяев заученным движением ткнул своей кружкой в кружку Геннадия, — борща чилийского вместе поедим…

— А такой есть?

— Борщ чилийский? Есть. У нас, как в Греции, есть все. За жизнь поговорим, весеннюю рыбалку на льду вспомним… Ах, как хороша бывала рыбешка, пахнущая в марте свежими огурцами!

Ширяев был прав. В любом владивостокском доме, когда появлялась корюшка, обязательно возникал дух праздника… Как на Новый год или Пасху, и состояние это не проходило долго. Иногда несколько дней, вот ведь как.

— Ты прав, Толя, — Геннадий расслабленно покачал головой, — такое бывает только в России.

Внутри у него возникло что-то скорбное, жалобное, способное родить сочувствие к самому себе и к своей Родине, он сделал несколько мелких глотков, отпивая пиво из кружки. Пить пиво мелкими глотками так же приятно, как и крупными… А может быть, даже приятнее.

— Либо вместо чилийского борща уху по-приморски сгородим, — продолжил свои завлекушки Ширяев, — из ровалы, регвады, даже из мерлусы — из всего можно… С помидорчиками и с самодельной аджикой… А?

Толя был прав. Если не будешь общаться со своими людьми, с земляками и соотечественниками, помнящими вкус воды в родном краю и цвет неба, то и русский язык забудешь очень скоро. А это — последнее дело… Пахнущее концом жизни.

— Так что ты не забывай мой адрес, дорогой камрад, — произнес Ширяев как-то очень уж грамотно, в лагерях строгого режима этому его явно не учили, но он умудрился освоить и эту науку, — и вообще держи хвост пистолетом, и если кто-то попытается щелкнуть по задранному трубой хвосту, дуй немедленно ко мне. Вдвоем мы с кем угодно справимся, даже с Пиночетом. Понял?

— Понял, чем крокодил крокодила донял. — Геннадий глянул на соотечественника грустно, опустил голову.

— Допивай кружку, и я пошел за третьей, — подогнал его Ширяев. — Бог, как известно, троицу любит.