Прощай, Коламбус

— Чтобы не было простоев…

— Ты брось свои штучки! — закричал мистер Патимкин. — На обеденный перерыв все уходят одновременно!

Рон обернулся к рабочим:

— Все, ребята, заканчивайте! Обед! Мистер Патимкин сказал мне с улыбкой:

— Вот умник, да? — Он постучал себе по темечку. — Мозги, понимаете ли… Никакого вкуса к бизнесу. Он идеалист…

Тут мистер Патимкин, похоже, сообразил, с кем разговаривает, потому что поспешно поправил себя:

— Конечно, если ты учитель, или там… студент… то там без знаний не обойтись. Здесь же важно, чтобы в тебе был гониф. Знаешь, что означает это слово?

— Вороватость, — ответил я.

— Ты знаешь больше моих детей. Они смыслят в еврейском не больше гоев. — Мистер Патимкин, увидев проходящих мимо офиса грузчиков-негров, крикнул им вслед: — Эй, ребята, вы знаете, сколько длится час? Чтобы через час были на месте!

В офис зашел Рон. И, конечно же, поздоровался со мной за руку.

— Вы приготовили образцы для миссис Патимкин? — спросил я.

— Рон, принеси столовое серебро, — попросил сына мистер Патимкин. Тот ушел, а мистер Патимкин повернулся ко мне и сказал: — Когда я женился, мы взяли на время вилки и ножи в одной забегаловке. А этим золото подавай!

Но в голосе его не было злости. Совсем наоборот.

Я отвез серебро миссис Патимкин, пересел в свой автомобиль и поехал в горы посмотреть на оленей. Я стоял возле проволочного ограждения, наблюдая за тем, как резвятся олени, как они застенчиво едят с рук многочисленной ребятни, не обращающей никакого внимания на табличку «ОЛЕНЕЙ НЕ КОРМИТЬ». Ребятишки хихикали и радостно визжали, когда олени слизывали с их ладоней воздушную кукурузу. Путаясь этого визга, оленята убегали в дальний угол загона к своим рыжим мамам, которые грациозно смотрели на поднимающиеся по горному серпантину машины. Позади меня юные белокожие мамы — вряд ли они были старше меня, — беззаботно болтали друг с другом, уютно устроившись на сиденьях своих автомобилей с откидным верхом, и время от времени поглядывая, чем заняты их детишки. Мне уже доводилось видеть их, когда мы с Брендой приезжали сюда на пикник: небольшими компаниями они сидели за столиками в многочисленных кафетериях, разбросанных по территории заповедника. Их дети пожирали гамбургеры и бросали монетки в музыкальные автоматы. И хотя никто из этих малышей еще не умел читать, и потому не мог выбрать нужную песню — все они тут же начинали горланить, подпевая выбранной наугад песне. Они знали слова всех песен! Матери же их — среди которых я узнал нескольких моих школьных подружек, — матери рассказывали друг другу о том, где они провели отпуск, сравнивали, чей загар лучше и делились адресами супермаркетов. Они казались мне бессмертными. Волосы у них всегда будут такого цвета, какой они пожелают; одежда — из модной материи и модного же фасона; в домах — шведский модерн, а когда этот стиль выйдет из моды и на смену ему вновь придет громоздкое, уродливое барокко, то длинный, приземистый кофейный столик с мраморной столешницей уйдет со сцены, а на его место водворится «Людовик XIV». Они были похожи на богинь, и будь я Парисом — не смог бы отдать предпочтение кому-то из них, столь микроскопичны были различия. Общность судеб превратила их в женщин на одно лицо. На общем фоне выделялась лишь Бренда. Деньги и комфорт не убили в ней ее индивидуальность — или уже все-таки убили? «Что же мне в ней так нравится?» — подумалось мне, а поскольку я из тех, кто не любит препарировать собственное эго, то я протиснул пальцы сквозь ограду и позволил маленькому олененку слизать все мои мысли.

Вернувшись в дом Патимкиных, я обнаружил Бренду в гостиной. Она выглядела красивее, чем когда бы то ни было. Бренда демонстрировала Гарриет и матери свое новое платье и была столь обворожительна, что даже у миссис Патимкин смягчился взгляд — будто ей ввели инъекцию, которая разгладила суровые складки вокруг рта и злые морщинки в уголках глаз.

Бренда кружилась на месте, показывая платье со всех сторон. Она была без очков. Заметив меня, она бросила на меня затуманенный взгляд, который другие могли бы интерпретировать как последствие недосыпа, — для меня же этот полусонный взгляд был полон неги и страсти.

Миссис Патимкин, наконец, одобрила покупку. Я сказал Бренде, что она очень красивая, а Гарриет ляпнула, что Бренда столь обворожительна, что это ей, Бренде, следовало бы быть невестой. После чего повисла напряженная тишина — все подумали о том, кому же тогда следует быть женихом.

Потом миссис Патимкин увела Гарриет на кухню, и Бренда, подойдя ко мне, сказала:

— Я должна быть невестой.

— Да, любимая, — сказал я и поцеловал ее.

Бренда вдруг заплакала.

— Что случилось, родная?

— Давай выйдем на двор. Когда мы дошли до лужайки, Бренда уже не плакала, но голос у нее был очень усталый.

— Нейл, я звонила в клинику Маргарет Сангер, когда была в Нью-Йорке.

Я промолчал.

— Они спросили, замужем ли я. Боже, эта женщина из клиники говорила точь-в-точь как моя мать.

— И что ты ей ответила?

— Я сказала, что не замужем.

— А она что ответила?