Прощай, Коламбус

ДЖУЛИЯ. Я так не считаю.

БРЕНДА (мне). Видишь?

МИССИС П. Что?

БРЕНДА. Я разговариваю с Биллом.

ДЖУЛИЯ. Нейлом.

МИСТЕР П. Заткнись и ешь.

МИССИС П. Поменьше разговоров, юная леди.

ДЖУЛИЯ. Я ничего не говорила!

БРЕНДА. Это она мне, милая.

МИССИС П. Что значит — «она»?! Это ты собственную мать так называешь? Что на десерт?

В это время звонит телефон, и хотя мы дожидаемся десерта, ужин практически закончен: Рон мчится в свою комнату, Джулия визжит: «Гарриет!», мистер Патимкин безуспешно пытается справиться с отрыжкой, но сама попытка побороть ее вызывает во мне симпатию к отцу Бренды. Миссис Патимкин выговаривает Карлоте, чтобы она не мешала серебряные приборы с остальными. Карлота слушает ее и жует персик. Бренда под столом щекочет мне ногу. Я набит под завязку.

Мы сидим под дубом, мистер Патимкин играет с Джулией в баскетбол, а Рон прогревает двигатель своего «фольксвагена».

— Пожалуйста, отгоните кто-нибудь «крайслер» с дороги, — кричит он раздраженно. — Я уже опаздываю!

— Извини, — говорит Бренда, поднимаясь с земли.

— Кажется, за «крайслером» припаркована еще и моя машина, — вспоминаю я.

— Ну, тогда пошли, — говорит Бренда.

Мы освободили место для выезда, чтобы Рон и впрямь не опоздал на игру, затем припарковали машины и вернулись под дубы наблюдать за мистером Патимкин и Джулией.

— Мне нравится твоя сестра, — говорю я.

— Мне она тоже нравится. Интересно, какой она ста нет, когда вырастет?

— Такой, как ты, — говорю я.

— Не знаю, — отвечает Бренда. — Может, она будет лучше меня… — и добавляет после паузы: — А может, и хуже. Невозможно предсказать. Папа очень добр к ней, но еще три года жизни с моей мамой, и Джулия… «Билл…» — мечтательно вспоминает Бренда.

— Я не обиделся. Она у тебя очень красивая — твоя мама.

— Я не могу думать о ней как о матери. Она меня ненавидит. Другим девчонкам их матери хотя бы помогают собраться, когда наступает пора возвращаться после каникул в колледж. Моя даже этого не делает. Она точит карандаши для Джулии, пока я таскаю чемоданы. Причем причина такого ее отношения ко мне столь очевидна, что может стать предметом социологического исследования.

— И в чем же причина?

— Она ревнует. Это так банально, что мне даже стыдно говорить. Ты знаешь, что у моей матери был лучший удар слева во всем Нью-Джерси? Ей-Богу. Она была лучшей теннисисткой штата. Видел бы ты ее фотографии в юности. Она прямо пышет здоровьем. И при этом — ни грамма жира. Она была очень сентиментальная, честное слово. Мне очень нравятся старые мамины фотографии. Я иногда говорю ей о том, какая она красивая на тех фотографиях. Однажды я даже попросила ее увеличить один из снимков — хотела взять его с собой в колледж. Знаешь, что она ответила? «Есть более важные вещи, юная леди, на которые нужны деньги». Деньги! У отца денег куры не клюют, но послушал бы ты ее, когда я собираюсь купить, к примеру, пальто. «Не вздумай покупать пальто у Бонвиттов, юная леди. Самый прочный материал у Орбахов». Какое мне дело до прочности материала?! В конце концов я покупаю то, что хочу — но только после того, как она доведет меня до белого каления. Деньги у нее ассоциируются только с лишними тратами. Она полагает, что мы до сих пор живем в Ньюарке.

— Но ты ведь добиваешься своего? — напомнил я.

— Да. Благодаря ему, — Бренда указала на отца, который только что в третий раз подряд забросил мяч в корзину — к вящему разочарованию Джулии, которая со злости так топнула ногой, что подняла небольшую пыльную бурю вокруг своих прелестных юных лодыжек. — Он не очень умен, но зато сердечен. Папа относится к брату гораздо лучше, чем мама — ко мне, слава Богу. Ох, как я устала от разговоров про родителей… С первого же курса колледжа я, начиная разговор, думаю о том, что он непременно коснется моих родителей. И о том, как это ужасно. Беда, что они об этом не подозревают. Беда мирового масштаба.

Глядя на смеющихся Джулию и ее отца, трудно было вообразить, что у них могут возникнуть проблемы мирового масштаба; впрочем, для Бренды трения с матерью имели, безусловно, мировой, если не сказать космический характер — что превращало покупку каждого кашемирового свитера в битву с матерью, в баталию ради жизни, которая состояла, как я теперь уверился, из хождения по магазинам в поисках тканей, столь же нежных, как текстиль эпохи Столетней войны..