Прощай, Сколопендра!

Люди не шли, и она рисовала собак.

…Большая пушистая особь (у которой в роду — тысяча неясных предков!) спокойно и отстраненно, как Мона Лиза, следила за мной, охранив в лапах заново возрожденный город. НАШ ГОРОД.

Наверное — это единственная картина Графини О., выставленная в галерее.

«Собаку» просили продать.

— Я не продаю собак, — говорила она. — Я их отдаю в добрые руки.

Седенький старичок умащивался в кресле художницы и я, чтобы не спугнуть удачу, подозвал Графиню О., чтобы шепнуть пару слов. Потом я покатил туда, куда — собственно, и собирался. Пляж «Бизон обзавелся отдельной проходной. Извинявшийся за «временные неудобства» плакат был усеян игривыми «деточками Мазая» (словно сбежавшими с борта яхты). Сама яхта гордо возвышалась в конце пирса: на ее фоне уже кучковались рабы Инстаграма.

У проходной все кипело!.. Не пляжные люди озабоченно сновали туда и сюда, таская на себе и за собой (на тросиках) какие-то ящики, тюки и длинные упакованные штуки. Буцай стоял на воротах. Сверяясь со списком, он нагловато хозяйничал, а когда заметил меня — сделал вид, что не видит. Да и мне — не привыкать.

Я стал искать палатку, где обычно работал дядя Жора. Сейчас ее переместили поближе к воротам. И правильно! Теперь это — не «павильон массажиста», а — «кабинет бич-менеджера». Даже табличку прилепили: «Офис». (Слово-то какое: как легкая пощечина, ненароком так, пустой дамской перчаткой…Ну — вроде заигрывания).

Внезапно из палатки выкатился сам пан Опекун!..

Отряхиваясь — как пес после холодной воды, дядя Жора тут же просек пространство — и заспешил к проходной, торопливо закручивая на пузе расхристанные полы рубашки-милитари. Буцай звякнул, ясно.

А я мстительно следил за палаткой…А вот — и дама! Фрау из Шпандау! Ну — дела… А как же — новый жилец? Ах да, он же «молодой человек с серьезными намерениями». Утопись, семейка! Куда бобо Худай смотрит?

Только наш Родитель№ 2 (человек с профессорской бородкой) мог верить, что дядя Жора — потрясающий психотерапевт, к которому идут увечные на душу люди…Мы давно с Машкой знали, что каждое лето он служил массажистом на «Бизоне» и что клиентками его были в основном пожилые тетки с претензией на «родство душ». (А Гренадеру и другу юности он заливал что-то невообразимое из области этой самой улетной психиатрии.) А мы — помалкивали: потому, что он нас устраивал, а не — строил.

Сейчас он изображал Рэмбо. Грудь — вперед; душа — напролом!.. Затарен — в страх и ужас: у-у-у!.. Заросшие мелким терроризмом аккуратные грудейные ложбины посверкивают чем-то сумбурным: цепи, скелеты (и — ключ от сундука?). Да, прилагается бандана.

Детский сад, в общем. Я это уже перерос.

Пропустив девчонок, желающих поступить (вернее: заплыть!) в «русалки»: передовую когорту за обладание пропендулиями, — а потом еще покричав для острастки в какую-то щель под новой эстрадой и потрепав за ухо волонтера (парень показался мне отчаянно глухим) — наш бывший опекун, наконец-то, соизволил заметить и меня. Я понял, почему он не спешит: новое положение обязывало, не так ли?

Малую поблажку он все-таки сделал: «ожидайте, юноша, ожидайте…». Примерно так я и оценил его жест — которым приглашают к чужому столу посторонних детей (пока хозяин не видит).

Явился он чуть позже, явно сильно расстроенный…Даже не присел на лавочку, а стал шумно топтаться за моей спиной, (ненавижу это с детства). С тех самых пор (когда дядя Жора стал считать себя психиатром) — во мне он видел только пациента. Когда меня вытащили после урагана, мои (тогда безномерные!) родители с легкой душой отдали меня ему на съедение.

Сдав курс юного колясочника, я навсегда выпал из их жизни: теперь они жили в Африке, а я — под надзором «друга семьи». Сначала он отработал на мне навыки массажиста, потом — обучил этому нехитрому искусству Машку, а потом — я послал их всех к черту. Чувствительность так и не вернулась: у меня не было НОГ. То есть — физически они были. Они даже росли — и выросли: ровненькие такие — на загляденье! И ногти, собаки, нарастали. Все, как у людей.

А дядя Жора потихоньку стал готовить Родителей «к самому худшему»: не соответствию моей физической и психической жизни… Представляю. что он щебетал им по четвергам (четверг — был день его связи с Африкой).

Предки уже почти достигли нужной кондиции (я замечал по нашим пятницам). Вопросы у них были гладкие, круглые как шары, — и всегда имели готовые подсказки (как в нынешних идиотских тестах). Иногда мне вообще казалось, что меня просто-напросто задвигают в самый дальний угол, где стыдливая занавесочка прикрывает еще частично нужный семейный хлам.

— Ты — чудовище! — Однажды бросил в сердцах дядя Жора.

Однажды он принес мне не книгу, а — котенка. (Для эксперимента, как я полагаю.)

А сам ушел ждать.

И я аккуратненько припалил хвост рыжему. Совсем чуть-чуть. А еще на ночь — запер его в компании с Филимоном (чтобы уже предъявить все сразу…).