Прощай, творение

- М, да, наверное, - говорит он неуверенно. - Верите ли вы в Бога?

- Мы баптисты, - говорит Габи.

- Отлично, - улыбается мальчишка, и на лице у него видно облегчение. - Тогда просто это почитайте.

Он протягивает Раду брошюру с синими, неестественно яркими небесами. Сверху, под сияющим кругом света, изображающим солнце, написано: Однажды все мы вернемся в Наш Небесный Дом.

- Спасибо, - улыбается Раду.

- Вам спасибо, - говорит мальчишка быстро, но перед тем, как развернуться, Габи уверена, он подмигивает ей и строит совершенно не христианскую гримасу.

Раду задумчиво разворачивает брошюрку, и Габи видит, что с другой стороны от текста, рассказывающего о благодати Небесного Отца, на черном фоне нарисован белый крест, вдоль и поперек которого написаны убористым почерком, наверняка принадлежащим этому мальчике, слова, явно не принадлежавшие ему. Вдоль написано: Я жду тебя, Раду. А поперек: Но не слишком долго.

Габи машинально очередную закуривает сигарету и давится дымом, а Кристания спрашивает совершенно безэмоциональным, несвойственным ей голосом:

- Шаул?

- О, ну я не хотел заводить этот серьезный разговор сразу, не отдохнув с дороги...

- Так вот, почему ты приехал так рано, - говорит Габи.

Глава 2

Францу не исполнилось и двадцати пяти, когда он узнал, что умирает.

Надо же, подумал Франц, пока врач рассказывал ему, что нужно покинуть Вену и уехать, к примеру, в Италию, к морю, к теплому и мягкому солнцу. Надо же, сколько это Франц не успеет.

- Сколько мне, значит, осталось? - спросил Франц, а врач, серьезный мужчина в золотистых очках, которому уже повезло прожить лет на двадцать дольше, ответил:

- Сложно сказать. У моря, может быть, года полтора.

Количество своей работы Франц мысленно разделил на года полтора, и результаты оказались неутешительны.

Франц вполуха слушал, что говорил ему врач. Все это он знал и так. Может быть, стоило забросить проект с обезболивающим и начать разработку лекарства, способного помочь ему самому?

Даже если Франц не успеет, его дело будет длиться и после него, когда на каком-нибудь камне уже давно напишут "Франц Венкхайм, подававший надежды фармацевт, ничей муж, ничей отец. Годы жизни: 1875-1900, что не очень много".

Франц поправил очки, вздохнул, а врач продолжал говорить. Аммониак, опий, камфара, все это было для Франца материалом, а не лекарством столь долгое время.

Франц прижал платок к губам и закашлялся, мучительно, болезненно, будто внутри у него засел какой-то механизм, чьи шестеренки царапали горло, перекрывали доступ к воздуху. Механизм, у которого одна единственная цель - убить его. Отведя платок, он увидел сгустки крови, поджал губы, задумчиво рассматривая пятно.

Вообще-то оно было похоже на черепаху, и Франц удивился, как нечто столь отвратительное может принять форму милого существа, которую дети ищут в облаках.

- Спасибо, - сказал, наконец, Франц, прерывая врача. - Спасибо за вашу консультацию. Я прекрасно понимаю, что должен делать. Я пришел убедиться, только и всего.

Врач несколько секунд смотрел на него непонимающе, будто не до конца верил в спокойствие, с которым Франц говорил.

- Простите, что прервал вас, - закончил Франц вежливо. - Но я тороплюсь. Сколько я должен вам?

Расплатившись, Франц оказался наедине со своим страхом. На негнущихся ногах он вышел на улицу, и прохладный, невыносимо свежий воздух весенней Вены, заставил его закашляться.

По крайней мере, подумал Франц, он увидит еще одну прекрасную австрийскую весну. По дорогам разъезжали степенные лошади, подгоняемые торопливыми людьми, и Франц решил, что на неделе нужно будет обязательно сходить в Оперу. У него осталось не так много вечеров, чтобы разбрасываться ими совсем уж бездарно.

Впрочем, ведь было так много работы.

Нет, подумал Франц, нет. В Италию он не поедет, не покинет Вену с невообразимой красотой Стефансдома и выверенным восторгом Бельведера. Здесь он родился, здесь и умрет, в блистательной красоте этого бело-зеленого города.

Родной город и своя лаборатория без сомнения помогут Францу протянуть дольше. Франц шел по имперской, прекрасной Вене, которая скоро, может быть уже без него, вступит в новый век. Франц сам не понимал, отчего он шел так быстро, куда он спешил. В конце концов, он пришел в кафе "Шварценберг", ровно так же, как делал это каждый день до того дня, когда узнал, что умрет.

Франц любил это место, за его уютный и роскошный одновременно вид, за дам в бриллиантах и мужчин в дорогих костюмах, за запах кофе и сладкой выпечки, теплый и будто бы облегчающий дыхание.

Будто бы, будто бы, все обман, скоро не будет ни сладкой выпечки, ни кофе.

У Франца даже был столик, за которым он сидел всегда, являясь живой инсталляцией для глазастых туристов: австриец, пьющий венский кофе и вкушающий яблочный штрудель.