Прощай, творение

Франц читает ее личное дело. Амалия Ригер, гражданка Германии, год рождения: 1917, год Рождения: 1952. Старая колдунья, надо же. И как ее умудрились поймать?

Амалия Ригер спит крепким, химическим сном, и Франц откладывает ее личное дело. С фотографии на него смотрит красивая, полноватая немка с белозубой улыбкой и кудрявыми, светлыми волосами. Фотография старая, блеклая, потертая временем. Женщина, изображённая на фотографии, должна была состариться, а может даже умереть, но она лежит на кушетке совершенно такая же, как полвека назад. Разве что вместо платья - больничная рубаха.

Слово "статус" в ее личном деле выделено алой полоской, а это значит - опасна. Франц чертит на полу пентаграмму, пока старая леди не очнулась, полная недовольства. Мел крошится у него в руках, и Франц с раздражением думает, что сказал бы по поводу его работы Гуннар.

Разумеется, ничего хорошего, как и всегда. Негодование накатывает волной и отпускает, как прошедший спазм.

Закончив пентаграмму, Франц расставляет кристаллы в каждом ее углу, дожидаясь, пока они начнут издавать слабое люминесцентное свечение. Ритуалы Общего Круга всего удавались Францу, потому как к ним прилагались четкие и понятные инструкции, в отличие от его собственного Слова.

Пощупав все кристаллы по очереди, Франц убеждается, что они нагрелись. Теперь ведьма не сможет выбраться из комнаты, когда ее оставят одну.

Завершив ритуал, Франц открывает медицинский бокс, лежащий на столе, берет ампулу, срезает стекло лезвием и набирает жидкость в одноразовый шприц.

Гуннар настаивает на том, чтобы ничто из используемых Францем лекарств, не было подписано, во избежании попадания сведений в руки к шпионам-колдунам или, тем более, людям.

Франц уже научился различать среди безымянных ампул с одинаковыми жидкостями нужные ему в данный момент, но для этого ему понадобились годы.

Впрочем, годы-то как раз у него теперь есть в неограниченном количестве.

Франц садится на стул рядом с кушеткой женщины, проверяет ремни на ее руках и ногах, вводит в артерию на ее шее содержимое шприца. Женщина шипит от боли, дергает головой, ее тугие кудряшки подпрыгивают и успокаиваются. Пальцами она пытается схватить край белого халата Франца, но он отходит.

- Вы в сознании, госпожа Ригер?

- Амалия, - говорит она хрипло. - Можешь так меня и называть.

- Хорошо, - покладисто соглашается Франц. - Как пожелаете, Амалия. Итак, вы имеете представление о том, в чем вас обвиняют?

Амалия смеется, совершенно по-ведьменски, и Франц видит, как из-под расстегнутого воротника ее больничной рубашки показывается шрам. Франц полагает ее смех отрицательным ответом и говорит:

- Вы обвиняетесь в преступлениях против психического здоровья людей. Используя магию вашего Слова, предположительно оно означает Безумие, вы оказывали услуги по психической дестабилизации людей.

Иными словами Амалия Ригер сводила людей с ума за деньги. В списке ее жертв значится сто тридцать семь человек за последние десять лет. Богатые наследники, опостылевшие мужья, не желающие умирать, оставив наследство старики, конкуренты и враги.

Люди, не желавшие марать руки убийством, платили ей деньги за то, чтобы Амалия творила с жертвами что-то гораздо хуже, чем смерть.

Амалия слушает его слова, как музыку, а может она и слушает музыку, которую не слышит никто больше. Слово ведь никогда не дается просто так.

- Сделала так, - говорит Амалия, наконец. - И сделаю так еще раз. К примеру, с тобой.

Ее голос, по-женски сладкий, вдруг меняется, становится резким и больным.

- Почему он ходит за тобой? - спрашивает она, севшим голосом. - Откуда он здесь?

Франц оглядывается и видит неясное, промелькнувшее перед глазами движение, передергивает плечами, стараясь отогнать ощущение дезориентации, на секунду его накрывшее. Видимо, яд не подействовал полностью, пока что. Впрочем, если бы он не подействовал вовсе, вряд ли Франц оставался бы в здравом сознании.

- Амалия, - говорит Франц. - Вы не можете колдовать. Действие лекарства продлится около шести часов. Если понадобится, мы введем вам еще.

Глаза у нее тогда впервые кажутся испуганными, становятся глазами загнанного зверька.

- Что? - шепчет она. - Господи.

Про себя иначе как ядом, Франц эту формулу не называет. Он не представляет, что может быть чудовищнее, чем запретить колдуну использовать магию. Хорошо, что большинство заключенных этого заслуживают. Большинство, но не все.

Амалия тут же становится серьезной. Облизнув губы, она говорит:

- Я старая, я скоро умру, - но ни в голосе ее, ни в глазах нет ничего от восьмидесяти семи лет или сколько там ей. Старые ведьмы и колдуны не узнают старости по-настоящему, если получили магию, будучи молодыми.

Кроме того, она понятия не имеет, что Франц намного старше нее, он улыбается.

- Не от этого. Совершенно безвредное лекарство, поверьте.