Прощай, творение

Пару раз Франц останавливался, почти без сил, чтобы откашляться. На платке, который он прижимал к губам, оставались сгустки крови. Но повернуть назад, вернуться домой Франц не мог. Отчасти и потому, что приступ был мучительным, страшным, и ему не хотелось оставаться в одиночестве. Если ему суждено умереть сегодня, то пусть это будет не в пустой комнате.

Люди прогуливались и веселились, они болтали о своих нелепых, продолжающихся делах. Звонким смешкам дам вторили трели уличных музыкантов, и Францу казалось, что жизнь, бушующая вокруг, в прекрасных платьях девушек, запахе табака, исходящем от мужчин, лае маленьких собачек, совершающих променад вместе с хозяевами, делает легче и ему самому.

Дом, куда ноги привели Франца, был элитным жильем, построенным не так давно. Эрих рассказывал Францу о двухэтажных квартирах с прекрасным ремонтом, в которых ему случалось бывать, и Франц не раз представлял себе, что это значит, быть по-настоящему богатым и жить в таком месте.

Впрочем, справедливости ради стоило отметить, что бедным Франц тоже не был никогда, и как живут по-настоящему бедные люди, ему было не менее интересно. Но бедность и богатство в Вене были одинаково замкнуты в себе и закрыты для посторонних.

Пока Франц вдавливал кнопку дверного звонка, ему казалось, будто он проваливается в забытье. Консьерж в бордовой ливрее открыл ему дверь, и Франц с трудом выдавил из себя, что ему нужно к господину Линду.

Очевидно, иначе, зачем он здесь вообще?

Консьерж посмотрел на него с профессиональным вежливым безразличием, когда Франц снова закашлялся.

- Меня предупреждали о вашем визите, господин Венкхайм.

В просторной, дорогой квартире его встретил вовсе не Гуннар, а яркая, рыжая женщина в броском до неприличия алом платье. Жена, подумал Франц. Ее длинные, волнистые волосы не были убраны в прическу, будто она готовилась ко сну.

Рыжая женщина совершенно без стеснения протянула к нему молочно-белую руку, прижала ладонь к его лбу.

- Ты весь горишь, милый, - сказала она спокойно и сочувственно. - Хорошо, что все случится сегодня.

- Что случится сегодня? - хрипло спросил Франц.

- Так ты не знаешь, - протянула она ласково. Черты лица у нее были мягкие, нежные, и вся она была молоко и мед. Но у нее был резкий и неприятный английский акцент. - Пойдем со мной. Меня зовут Айслинн, я сестра Гуннара.

- Сестра? - спросил Франц, и на секунду это даже вывело его из забытья, в которое он снова почти провалился.

- А ты думал, что жена? - засмеялась она. У нее был певучий, прекрасный смех.

- Где Гуннар? - спросил Франц тихо.

- Зная его, дезинфицирует инструменты. Я провожу тебя к нему.

Пока они шли, Айслинн поддерживала Франца. Густая рыжина ее волос пахла зеленой травой.

- Все будет хорошо, - прошептала она. - Не бойся.

Но Франц уже и не боялся, ему казалось, что все, что происходит - просто сон.

Она привела его на второй этаж, и типичная буржуазная роскошь - тяжелые шторы, кресла красного дерева, высокие потолки, сменилась тем, во что Франц даже не думал верить.

Он окончательно уверился в том, что спит. Комната, в которой ждал его Гуннар, не была похожа ни на что виденное им раньше. Разве что, может быть, на иллюстрации к страшным, средневековым сказкам. На полках стояли в ряд черепа животных, иногда в их разверстых пастях лежали драгоценные камни, подобных каким Франц никогда не видел, алтарные чаши из серебра и кубки из золота переливались в свете свечей. Пахло сушеными травами, кровью и почему-то вином. Вместо алтаря, в середине комнаты стоял настоящий операционный стол. Человек в мантии, капюшон которой закрывал лицо, начищал инструменты - Франц увидел скальпель и пилу для грудины, ранорасширители и щипцы. Ощущение сюрреальности происходящего сделало Франца невозмутимым, он спросил:

- Гуннар? Это вы?

- Сними рубашку и ложись на стол, - ответил Гуннар. Под капюшоном не было видно его лица, но Франц знал, он не улыбается.

- Ты принесешь меня в жертву во славу какого-то скандинавского романтического нарратива? - спросил Франц, переходя с ним на "ты", но Гуннар только хмыкнул. Не слишком он был разговорчив даже во сне Франца.

Франц расстегнул и стянул рубашку, и ему показалось, что он делает это уже не против воли, скорее из интереса. Кошмар, порожденный его страхом смерти, который ему нужно пройти до конца, вот и все.

Простынь на операционном столе холодила спину, и только сейчас Франц почувствовал, какой жар все это время преследовал его.

- Удачи, братишка, - сказала Айслинн, потом подмигнула Францу и закрыла за собой дверь, выйдя в стандартную венскую роскошь из средневекового, пародийно-жуткого логова колдуна.

- Вы уверены, что мне можно делать операцию в таком состоянии? Это будет операция на плевральной полости, так?

- Неважно, в каком ты состоянии. Я не буду тебя обезболивать. Согласно традиции, ты должен прочувствовать.

- Что прочувствовать?

- Как ты умираешь, - ответил Гуннар, голос у него оставался абсолютно ровным. - А теперь помолчи и не двигайся.