Прощай, творение

Бродяга кричит, почти задыхаясь. Франц видит в его лице страшную агонию, какую, наверное, испытывает сейчас этот несчастный человек, пока проносятся перед ним образы грядущего апокалипсиса. Какое Слово досталось бы ему, реши вдруг Франц вложить в него часть своей души?

Слюна брызжет изо рта бродяги сквозь дыры, оставшиеся от выбитых или выпавших зубов.

- Воспримите Господа, пока не поздно! Покайтесь! Во грехе умерев, на грех обречете себя!

Франц и Гуннар идут, а вслед им несутся проклятия грязного бродяги, которые вдруг сменяются спокойным и громким:

- Гуннар!

И Гуннар не останавливается, зато останавливается Франц.

- Гуннар, - говорит бродяга громко, и голос у него становится совсем другой, мягкий, ласковый. - Гуннар, пришло время возвращаться в дом, который ты построил когда-то. Пришло время платить тому, кому ты задолжал!

Франц оборачивается и видит бродягу. Тот улыбается, и даже его отсутствующие зубы не портят искренней, смешливой и беззаботной улыбки.

Франц нагоняет Гуннара, который так и не остановился послушать.

- Он сказал...

- Я знаю, Франц. Только избавь меня от своих скромных догадок.

- Что это значит?

Но оставшийся путь они проделывают в молчании. Наконец, Франц видит Парижскую площадь - просторную настолько, чтобы уместить в нее всю берлинскую гордость. Гуннар любит Бранденбургские ворота, в них есть та же неповоротливая мощь, которая сделала Германию его второй Родиной. Они проходят мимо фонтанов, и когда водяная пыль попадает Францу на нос, он слышит голос Гуннара в своей голове.

- Надеюсь, ты не полагаешь, что я собираюсь устраивать для тебя сеанс откровений о своей молодости?

- Нет, - думает Франц. - Разумеется, я так не полагаю.

- Тем не менее, - продолжает Гуннар, будто ремарку Франца он и не слышал. - Кое-что ты знать должен. Ты, как я надеюсь, понимаешь, что наш род - особенный род.

Конечно, он понимает. В конце концов, Францу уже минула сотня с лишним лет, а он все еще жив и здравствует. Что до самого Гуннара, то он может быть и ровесником Бранденбургских ворот.

- Если быть точным, - слышит Франц. - Я намного старше. Так вот, бессмертие, как и все исключительное, далось нашему роду большой ценой. Мы заключили договор с существом по имени Шаул.

- С дьяволом? - спрашивает Франц вслух. - Или с еврейским царем, который искал ослиц, но нашел царство?

Гуннар только вскидывает бровь и отвечает мысленно.

- Нет, скорее он сильный дух. Тем не менее, нам стоило большого труда найти его, вызвать и уговорить его дать нам то, что мы требовали. Он подарил нам то, что мы используем до сих пор и передаем своим ученикам. Но у него была цена, которая не показалась нам слишком уж высокой тогда. Он сказал, что мы должны будем возвести дом там, где он скажет и вернуться туда тогда, когда он скажет, чтобы сделать для него то, что он скажет. Время, сказал он, подойдет не скоро, его у нас будет предостаточно, но однажды он нас позовет. Он сказал, что может пройти много времени. Мы знать не знали, что будет завтра, не говоря уже о том, чтобы думать на сотню лет вперед. Оказалось, он дал нам куда больше сотни лет.

- Как это на тебя не похоже, - думает Франц.

- Для меня тогда очень важен был результат.

- Бессмертие?

Но Гуннар не отвечает на вопрос, может, потому что ответ очевидный, а вопрос глупый, а может, потому что не хочет рассказывать историю до конца и от начала. Может, этот вопрос имел бы совсем другой ответ, расскажи Гуннар всю правду.

- Что теперь? - говорит Франц, так и не получив ответ на предыдущий вопрос.

- Я, и ты, как часть меня, поедем в дом, который я построил когда-то, и будем платить тому, кому я задолжал.

Глава 3

Преподобный Калеб Мэйсон был, наконец, уверен, что казнит настоящую ведьму, а оттого совесть его была чиста. О том, что Чэрити Одли, девица, дочь старого Абрахама - ведьма, заговорил не он. Калеб долгое время не верил кривотолкам, потому как, казалось, чистоты, подобной чистоте Чэрити не найти во всей Новой Англии.

Но люди говорили: ходит в лес после тьмы.

Говорили: видели в ее окно, как она танцует с дьяволом.

Говорили: навела порчу на благочестивую миссис Хиггинс, чтобы та скончалась.

Калеб просто вынужден был проверить, до самого конца надеясь, что народ ошибается. И более того, Калеб чувствовал, что знает - Чэрити Одли не ведьма. Но иногда, к сожалению, народ оказывается сметливее ученых и богословов, к которым относил себя Калеб.