Прощай, творение

- Если я решу их забрать, то вместе с обладательницей.

Габи шмыгнула носом и спросила, вопрос слетел с языка неожиданно легко, будто они говорили о чем-то совершенно неважном с человеком давным-давно ей знакомым:

- Забрать, значит убить?

Он прошелся пальцами по лезвию серпа, собирая остатки крови, слизнул ее. Совершенно не желая думать о чем-либо, кроме собственной жизни, Габи все равно невольно отмечала: выглядел колдун разве что лет на пять младше ее отца, будто ему чуточку за тридцать, а говорил на мадьярском с мягким, дурным акцентом, как говорят румыны.

- Не обязательно, - отвечал он, и в речи его звучала эта легкая неправильность, свойственная всем румынам, пытавшимся говорить на ее языке. - Как тебя зовут, моя радость?

- Габи, - пискнула она. - То есть, Габриэлла.

И ее вдруг кольнуло облегчение, глупое-глупое и детское: если он спросил ее имя, значит, не будет убивать. Зачем иначе спрашивать?

- А вас? - добавила Габи уже довольно бойко. И он засмеялся. Его лицо нельзя было назвать красивым, хотя странная, злая привлекательность в нем была.

- Раду, - сказал он. - Я из крепости за лесом.

Габи тут же почувствовала укол страха, такой же сильный, каким было облегчение полминуты назад - нет, такие вещи не говорят тем, кого хотят оставить в живых.

И все у нее вдруг сложилось. От этой нехитрой идеи она даже почувствовала такую радость, какая бывает, когда делаешь, наконец, сложное дело, и оно оказывается на поверку простым.

Крепость за лесом, на хозяев которой работал когда-то, в том числе пьяница Лайош. Лайош, видевший в тех землях такое, отчего стал горько пить по возвращении. А были и те, кто не вернулся вовсе. Говорили, будто Лайош сбежал и заливает вином страх перед своими бывшими господами. Говорили он сумасшедший, бредит, что его заберут. А Лайош был во всем прав, и вот его забрали.

Габи почесала кончик носа, а потом затараторила быстро-быстро:

- Господин, если вы меня не убьете, я могла бы быть полезной. Я могу убираться, готовить, работать в поле, ухаживать за животными. Вот у вас есть лошадь? Я могла бы за ней ухаживать! Еще умею шить, хотя и не очень хорошо! Читать не умею, но если бы позволили, я бы научилась! Зато немного считаю! Возьмите меня на работу, только не убивайте! Я умею быть полезной, когда это очень надо! И тайны хранить умею! Но могу и не хранить, если захотите!

Раду снова засмеялся, провел пальцем по ее переносице, потом задумчиво перевел взгляд на дрозда, все еще сидящего на Габи.

- Хорошая пташка, да? - спросил он.

- Смотря хорошо или плохо то, что в ней муравьи.

- И всякие прочие букашки. Хочешь научиться так же?

У Габи перехватило дыхание: он предлагал ей стать ведьмой? Совершать чудеса, которые совершает он?

- А что с моей душой? - спросила тогда Габи, уже решившая для себя что-то, еще не в полной мере это осознав.

- О, она не только останется с тобой, ты приобретешь даже больше!

- А мои родители? - сказала Габи, больше думая вслух, чем спрашивая его.

- Ну, - протянул Раду. - Если только ты мне не солгала, перечисляя все твои умения, они сегодня потеряют прекрасную работницу.

- Я не во всем солгала, - честно сказала Габи. Она думала о маме и о папе, о маминых нежных руках, о папиных подзатыльниках, о маминых криках, о папиных историях. Было в ее родителях и хорошее, и плохое. И Габи старалась припомнить плохое, чтобы легче с ними расстаться.

- Если, моя радость, тебе приятнее будет принять решение таким образом: не отказывайся, ведь в таком случае я тебя убью.

Габи так и не поняла, шутит он или нет, но окончательное решение ей помогло принять другое. Она вспомнила слова священника о смирении с миром, судьбой, всем на свете, и вспомнила собственные мысли.

Если Бог хороший отец, а если нет, то не за что его любить, он хочет, чтобы его дети были лучше него. Может быть, он послал ей колдуна, чтобы она научилась чему-то, кроме того, что преподает им священник с амвона и жизнь свою прожила по-другому, чем ее мать и бабка.

И когда Раду протянул ей руку, она коснулась его пальцев. Пташка взлетела с ее руки, когда Раду перехватил ее за запястье.

***

Габи ловит себя на том, что уже минуты с две пялится на донышко коробки мятных конфет, изучая состав. Одна из добавок, E1204, вдруг заставляет ее вспомнить - да, ведь шел тысяча двести четвертый год, тогда умер король Имре, и тогда Раду забрал ее с собой.

Надо же, сколько лет прошло, и как они промелькнули. Габи кладет мятные конфеты в пластиковую корзину и думает, что в тот день, позволивший ей стоять здесь сегодня, у нее тоже была корзина, только плетеная и с грибами.

Сейчас, под мерное пищание той жуткой штуки, пробивающей товары, Габи набирает шоколадных батончиков, конфет, разнообразных печений, две толстеньких бутылки карамельного и клубничного соусов, жевательной резинки, сахарной ваты в вакуумной упаковке и той кислой шипучки, что трескается на языке.

В конце концов, Габи бессмертна, и тело ее никогда не обзаведется диабетом, вообще никогда не изменится.