Прощай XX век (Память сердца)

В классе был один мальчишка, который всем очень нравился. Кешка сидел со мной за одной партой. Юркий, веселый, с острым носиком и круглыми, слегка выпуклыми, невинно-наглыми глазами, осененными длинными светлыми ресницами, он на всех уроках крутил стриженной под ноль белобрысой головой и развлекал весь класс остротами, мало приличными припевками и поговорками. Его часто наказывали дома и в школе. Однажды родители за какую-то провинность заперли Кешку дома. Его семья жила в длинном, двухэтажном деревянном бараке. Выбраться из дома он не мог, поэтому, высунувшись по пояс в форточку, на весь крещеный мир вопил: «О, дайте, дайте мне свободу!» Больше всех Кешкиным шуткам радовалась я, перестав даже смотреть в сторону учительницы, поэтому нас быстро рассадили. И вдруг посреди моей спокойной и веселой жизни в классе появилась она — мой антипод, мой враг, моя мучительница. Ее звали Вика. Несмотря на прошедшие годы, я вижу ее так ясно, как будто она сейчас стоит передо мной, презрительно прищурив глаза. Вика была высокая, «крупная» девочка. Не отличаясь особой красотой, она притягивала взгляд чистой, всегда отутюженной формой, сиявшими белизной воротничком и манжетами, блестящими волосами, разделенными идеально ровным пробором, и заплетенными в тугие косички с глажеными лентами. Кроме того, в ней была особая недобрая сила, всегда привлекающая более слабохарактерных и услужливых детей. Я тогда не знала, за что она меня так ненавидела, почему с такой готовностью к ней примкнули остальные девочки и некоторые ребята, до этого относившиеся ко мне вполне дружелюбно. Среди них был и Кешка! Вика сразу взяла верх над всеми в классе, она стала главной и власть ее была непререкаемой. Как хороший стратег, она сначала ходила вокруг меня, присматривалась, прислушивалась и искала слабые места в моей обороне. Сделать это было проще простого. Я была абсолютно беззащитна, открыта и не ожидала ничего дурного. Внешне наши отношения выглядели вполне пристойно, но подспудно между нами шла нешуточная борьба. Она боролась за власть, я — за честь и достоинство. Ей надо было обязательно сломать и покорить меня, а мне — выстоять, не сломаться, отстоять свое право на равенство с ней. Вика сразу приняла по отношению ко мне менторский тон и с сочувственной улыбкой поучала меня на каждом шагу, выбирая ситуацию так, чтобы рядом было как можно больше одноклассников. Целый год во всеуслышание мне говорили: «Не морщи лоб!», или «Какой у тебя некрасивый нос, впрочем, нос сойдет, а вот зубы ужасные!» и тому подобное. Стоило мне выйти из класса, как мои учебники, тетради, ручки и карандаши летели на пол. В тетрадях и дневнике откуда-то появлялись чернильные и жирные пятна, промокашки исчезали навсегда. Когда я возвращалась в класс, все умолкали, и девочки, встав у стены, смотрели, что я буду делать. Я молча поднимала свои вещи с пола и раскладывала на парте. Мое молчаливое сопротивление, отсутствие слез, истерик, доносов учительнице, вызывало еще большую озлобленность моих врагов. В те времена в поселковых школах не было раздевалок для уроков физкультуры, и мы раздевались в классе, развешивая одежду на спинках парт. После физкультуры я стала находить свою форму в углу, испачканную мелом, заплеванную и затоптанную грязными ногами. Это было выше моих сил. Я рассказала обо всем маме, но тогда не принято было ходить в школу и разбираться с обидчиками своих детей. Мама сказала, что я сама должна справиться с этой ситуацией, если хочу, чтобы меня уважали. И тогда я на уроке физкультуры подошла к Вике и громко сказала, что я знаю, что это она организатор и вдохновитель всего, что со мной происходит в последнее время, и потребовала объяснить, за что меня ненавидят, в чем моя вина. Я сказала, что если она мне не ответит, то она трусливый человек, способный обижать только слабых и беззащитных, и я ее не боюсь. Она не ожидала, что я пойду на открытое сопротивление, и на этот раз спасовала. Меня трясло от обиды и бессилия, слезы готовы были брызнуть из глаз, но я сдержалась и не поддалась слабости. Противостояние продолжалось с переменным успехом почти два года. Мне, то давали передышку, то с новой силой старались унизить и растоптать мое достоинство. Можно представить какие душевные муки мне пришлось пережить. Даже сейчас, воспоминание об этом сообщает сердцу лишний толчок. Все закончилось нашим переездом в Вологду в связи с демобилизацией отца, попавшего под хрущевское сокращение армии, когда на пенсию были отправлены сорокапятилетние, боевые офицеры, прошедшие войну и победившие военную машину Германии.