Прощай, зеленая Пряжка

— О! Почитайте-ка эту вещь Фаллады, очень весело. Обычно воспоминания детства невыносимы: воспоминатель начинает умиляться, а умилительная литература невыносима. А у Фаллады просто блеск! И толстая, как было заказано.

— Хорошо, спасибо. А почему умиление невыносимо? Это же доброе чувство?

— Нет. Взгляд всегда должен быть трезвым и ясным. Ну немного ироничным. А умиление — это взгляд сквозь жиденькие слабодушные слезы. Органики обычно легко умиляются.

Тоже совсем незачем было говорить Вере — само вырвалось. Борис Борисович все еще беседовал с Анной Сергеевной. И здесь запасался информацией. Виталий расслышал последнюю фразу:

— А правда, что Жук бьет своих учеников? Чтобы на льду ничего не боялись.

— Нет, это преувеличивают, но вообще он очень жесток. Я бы не хотела, чтобы моя Светочка у него занималась, даже ради первого места.

— Виталий почему-то не поверил; зелен виноград, ради первого места отдала бы и Жуку, если б взял! Пусть бы хоть бил, лишь бы вывел наверх!

Они с Верой подошли к столу Анны Сергеевны, Виталий взял у Веры книгу, протянул:

— Вот, запишите, пожалуйста.

— Значит, я на вас записываю, Виталий Сергеевич?

— Да-да, мы же уже договорились.

Эта внезапная мысль, что отдала бы Светочку, кому угодно отдала бы ради чемпионства, словно позволила ему окончательно понять Анну Сергеевну, и последнюю незначащую фразу он невольно проговорил таким тоном небрежного превосходства, что Анна Сергеевна немного опешила и засуетилась:

— Нет, если вы хотите, можно и на вашу культсестру записать. Я только о том, что книга еще хорошая, в переплете…

— Да что вы, Анна Сергеевна, пишите ради бога на меня! Мне только приятно.

И сказал, уходя, Борису Борисовичу:

— Что-то вы к нам редко заходите. А Капитолина Харитоновна часто вас вспоминает, какой вы были неотразимый! — чем, кажется, озадачил и Бориса Борисовича.

На лестнице Вера сказала:

— Видите, вам библиотекарша сделала замечание из-за меня.

— А, не обращай внимания!

В первый раз Виталий заговорил с Верой на ты и сам не заметил. У входа в отделение Виталий остановился. Очень хотелось что-то еще ей сказать, что-то значительное. Но получилось только:

— Я понимаю, Вера, вам тут теперь тяжело будет. Ну если что, сразу мне говорите — о чем угодно, не только о самочувствии. Если с какой-нибудь больной будет трудно. Да обо всем. Я всегда постараюсь вам помочь. Ну вот…

— Спасибо, Виталий Сергеевич. За все спасибо.

И ей, видно, хотелось сказать как-то иначе — но не получилось. Они улыбнулись друг другу, стараясь улыбками передать невысказанное, и разошлись: Вера в новую свою палату, а Виталий — в ординаторскую.

— Где вы ходите, Виталий Сергеевич? — сразу накинулась Капитолина. — И Люда тоже. Неужели я одна должна за всех?! Тут вот явился родственник Мержеевской, поговорите с ним, мне некогда. Если у него что-то важное, пусть ждет Люду, а нет — обойдемся, чтобы не торчал здесь у нас. Спросите его. Не могу же я за всех одна, ведь правда? Правда! В тамбуре ждет. Она же работает хорошо, все для нее сделали, что ему еще надо?!

А Виталий и не заметил, что кто-то торчит в тамбуре. Он провожал Веру и ничего, значит, не замечал… Он вышел в тамбур. Точно, сидит мужчина. На лице обычное для здешних посетителей уныние.

— Вы родственник Мержеевской? Но ведь она у нас сейчас не лежит. Она только ходит в больничные мастерские, как договорились. Она сама просила.

— Да-да, я знаю, доктор, она очень довольна. Мы вам так благодарны.

— Не мне.

— Всем вам, всему вашему коллективу. Я только хотел посоветоваться. У вас есть десять минут для меня?

— Пожалуйста. Только учтите, я не ее лечащий врач. Но знаю ее, конечно…

— Это не важно! Даже лучше с вами. Как мужчина с мужчиной.

Виталий выразил на лице покорную готовность.

— Я ведь родственник-то дальний — муж ее сестры. Сестра у нее здоровая, я и не знал ничего, когда женился, про ее сестру, про Марианну, которая у вас. Сын у нас родился такой красавчик — локоны золотые, как на картинке!.. Я в пять лет за ним заметил: он подкармливал бездомных кошек, а когда они привыкали, начинали даваться в руки, тащил к нам на девятый этаж и сбрасывал с балкона. Я его раз застал внизу над издыхающим котенком, так он кусался, когда я его оттаскивал. Ему эти гадости доставляют наслаждение! Он настоящий садист, законченный! Вы не представляете, доктор, какое это ужасное чувство — ненавидеть собственного ребенка! Я пытаюсь себя убедить, что он не виноват, что это болезнь… И сам себе я иногда отвратителен: ведь это я его породил. Вы не представляете, что это за чувство — быть отцом чудовища! А все они! Вы бы знали, как они скрывали про Марианну! Я узнал через полгода после свадьбы. Ее должны были выписывать, так жена мне ночью шепнула: «Я скрывала, милый, потому что боялась, что ты меня разлюбишь». А я как идиот взревел: «Никогда не разлюблю!» Теперь я и ее ненавижу со всей семейкой. Потому что мальчик не виноват в том, что стал чудовищем, а они все виноваты! Права получить на машину — надо справку из вашего диспансера, что не состоишь, а жениться — пожалуйста, никаких справок!