Прощайте, воспоминания: сборник

Скоро на передовой стало известно, что язык взят, причем убит только один солдат, а двое легко ранены. Хенли был невредим и в приподнятом настроении. Хендерсон успел перекинуться с ним несколькими словами, когда участники поиска, с почерневшими от грязи лицами, шли по траншее к штабу батальона. Хендерсон затащил его в окоп связистов и дал ему выпить хорошую порцию виски. Хенли все еще тяжело дышал от напряжения, лицо его было перекошено. Френч, галифе и обмотки были изорваны в клочья колючей проволокой. На лице была глубокая, кровоточащая царапина, из бедра, разорванного проволокой, шла кровь. Он не стал ждать перевязки и сразу же поспешил в штаб батальона.

Полковник пожал ему руку и поздравил с успехом:

— Прекрасно провели дело, Хенли, горжусь вами. Языка отправили под конвоем в штаб бригады. Вы непременно получите крест.

— Благодарю вас, сэр.

— Вам, верно, не терпится в отпуск? Смотрите же, ведите себя там как следует… Ну, что там еще?

Последние слова, произнесенные с некоторым раздражением, были обращены к начальнику штаба, вошедшему в блиндаж с депешей.

— Связной из бригады только что доставил вот это, сэр. Наше наступление на Сомме совместно с французами и канадцами неожиданно оказалось успешным. Мы начинаем наступать на фронте протяженностью в двадцать миль. Приказано выступить немедленно. Сменяющие части будут здесь через несколько часов.

Полковник внимательно прочел депешу, затем сказал:

— Немедленно оповестите все роты, Я должен повидаться с командиром бригады.

Когда начальник штаба вышел, полковник повернулся к Хенли:

— Придется вам немедленно вернуться в роту, Хенли, и привести себя в порядок. К сожалению, все отпуска отменяются. Вам чертовски не повезло. Я постараюсь, чтобы командир бригады сделал для вас исключение, но… Во всяком случае, в списке отпускников вас поставят первым.

— Слушаюсь, сэр…

Хенли отдал честь и вышел. Он вдруг почувствовал себя очень усталым, опустошенным и ощутил боль от ран на лице и ногах.

III

Он остался без отпуска не по вине начальника. В эти короткие безумные недели каждый солдат и тем более каждый офицер был на счету. Фош[19] требовал одного: наступать, наступать и наступать. Главное — не дать немцам опомниться. Ни одного человека нельзя было отпустить. Но, естественно, Хенли чувствовал себя немного обиженным.

Затем, прежде чем люди поняли, в чем дело, было заключено перемирие. Вечером одиннадцатого ноября начальник штаба вызвал Хенли к себе.

— Хелло, Хенли. Мы можем дать отпуск четырем офицерам, а полковник говорит, что вы первый на очереди. Конечно, вы хотите в Англию?

— Нет, сэр. В Париж.

— В Париж! Чего ради? Ну, да это ваше дело. Я выпишу пропуска и отошлю их сегодня вечером в первую роту. Но, боюсь, что вам придется чуть ли не до самого Парижа ехать на попутных машинах.

— Понятно, сэр.

Дом, где была расквартирована первая рота, окружал большой сад. Хенли, вместо того чтобы идти в столовую, пошел в сад и поднялся на невысокий холмик, где когда-то, вероятно, был устроен искусственный грот. Ночь была тихая и довольно теплая для этого времени года. Звезды, лучи которых пробивались сквозь тонкую пелену облаков, мягко мерцали, окруженные призрачным ореолом. Тишина, благословенная тишина, проливалась на душу каким-то чудесным успокаивающим бальзамом. Он внимательно прислушался. Ни единого выстрела, ни одного, даже самого слабого, артиллерийского раската. Впервые за эти годы ночь спустилась над северной Францией, не озаряемая вспышками орудийного огня. Несколько солдат из соседней части развлекались, пуская сигнальные ракеты и поджигая дымовые шашки. Всего за один день они утратили свое зловещее назначение и теперь представляли собой просто безобидный фейерверк.

Но Хенли думал не о войне, а об Иветте. Словно ласковые, журчащие волны, вливались в него надежда и спокойствие. Он был счастлив и в течение этих лихорадочных месяцев писал ей каждую неделю и посылал из своего содержания все, что ему удавалось сэкономить. Иногда она отвечала забавными каракулями по-французски вперемешку со смешными английскими словами, всегда обращаясь к нему «Mon bien cher Jeannot»,[20] потому что знала от Хенли, что его зовут Джонни. Хенли вздрогнул от внезапной мысли, что его могли убить — как тысячи и тысячи других людей, гораздо лучше него, — и он больше никогда не увидел бы Иветту. Но теперь… Через сутки он снова будет с ней. Он заставит ее выйти за него замуж, она не посмеет ему отказать. Потом он демобилизуется, увезет ее в Англию, военное министерство найдет ему хорошее место, и у них будет свой собственный чудесный домик. Боже, да ради такого счастья стоило пройти через все эти ужасы войны. Если б только можно было забыть необозримые ряды безмолвных деревянных крестов, которые холодным укором вставали в его памяти…