Прощальная гастроль

А что еще оставалось делать? Приткнуться в крошечной захламленной комнатке было некуда, да нам и не очень-то хотелось касаться предметов, место которым на свалке. Скорее всего, именно оттуда их и принесли. Пока Люба отсыпалась, мы побывали на кухне и во второй крошечной комнатке, выглядевшей, как ни странно, гораздо лучше: не настолько убитая мебель, даже не сильно облезлая мебельная стенка имелась. Создавалось ощущение, что в эту комнату уже давным-давно никто не заходил, поэтому интерьер и сохранился более-менее в пристойном виде. За мутными стеклянными дверцами серванта в беспорядке громоздилась дешевая посуда. Пока я рассматривала выцветшие журнальные картинки-вырезки на стенах, Тайка выдвигала ящички в стенке и совала свой любопытный нос в их содержимое. Ничего интересного, кроме пары фотоальбомов ей не попалось. От скуки решили полистать. Начали с наиболее потрепанного. Перед глазами замелькали снимки совсем еще молоденьких сестричек, настолько похожих друг на друга, что не возможно было определить, где кто. Под фотографиями очень кстати были сделаны карандашные надписи, и мы без труда ориентировались в людях и лицах. Увидали и приемные семьи сестер – вполне приличные лица, утомленных нелегким российским бытом граждан, без каких-то заметных пороков и патологий. А если судить по интерьерам жилья, захваченных объективом, семьи не бедствующие, но и не купающиеся в роскоши, нормального, среднего достатка: ковер, сервант, телевизор. С фамилиями девочек оказалось не все так просто. Настя была Серебрякова – по фамилии приемных родителей, а Люба – Сомова, но она быстренько взяла фамилию сестры, о чем в альбоме была сделана соответствующая запись. Затем пошло поступление в театральный, однокурсники, а потом и молодые-интересные джентльменчики. Но, вот что странно, на студенческих фотографиях, обе сестры все время запечатлевались в компании одного и того же симпатичного юноши с лицом и взглядом неисправимого повесы. Прямо создавалось впечатление, что у них один любимый на двоих – везде они втроем, да еще и в таких двусмысленных позах, в коллективных объятиях, да с поцелуйчиками. А потом вдруг – бац и фотки в загсе! По надписи под снимками "Теперь я Любовь Охрименко!" поняли, кто из сестричек победил в борьбе за большое женское счастье. Дальше шли фотографии в основном четы Охрименко, редко-редко встречалась Анастасия, по большей части это были кадры спектаклей – она играла, снималась и весьма неплохо выглядела, а вот с Любовью явные проблемы вытанцовывались. Снимкаи пошли приблизительно одной тематики: застолья, гулянки, столы с частоколом бутылок, пьяные лица, развеселые компании людей с лицами не испорченными интеллектом. Досмотрев первый альбом, открыли второй и ужаснулись. Большинство карточек были изрезаны, исчерканы и как попало засунуты между страниц. Из карандашных надписей и снимков что были наклеены на страницы, мы выяснили следующее: через три года семейно-алкогольного счастья супруг Любови сдернул ни к кому-нибудь, а к Анастасии! За это любящая сестра продырявила ей на снимках глаза, кое-где отрезала голову и написала прямо на фотографиях всевозможные изощренные ругательства. А на пустых альбомных страницах, вплоть до самого последнего листа, черным фломастером написала одну и ту же фразу: "Я хочу, чтобы эта сука сдохла!" Сивен Кинг со своими триллерами отдыхает…

– Шарман, – задумчиво произнесла Тая, закрывая альбом. – Как все, оказывается, просто. Вот тебе и мотив, вот тебе и убийца. А мы с тобой, как дуры, бороздили океаны. Но как же она, практически спившаяся женщина, смогла придумать и провернуть настолько хитроумный план?

– Когда проспится, тогда и узнаем.

– Давай-ка лучше пойдем к ней, покараулим, а то вдруг проснется, уйдет за новой бутылкой, а мы и не услышим.

Положив альбомы на место, мы пошли охранять сон нашей подозреваемой. К искренней нашей радости, долго он не продлился, Люба заворочалась, что-то забормотала и приоткрыла мутные очи.

– Доброе утро, – с улыбкой доброго доктора-ампутатора проговорила Тая. – Как самочувствие?

Люба посмотрела на Таю, на меня, потом опять на Таю и попыталась приподняться. Не сразу, но это ей удалось.

– Вы кто такие? – не слишком любезно задала она встречный вопрос. – Вы чего тут делаете?

– Мы хотели бы поговорить об убийстве вашей сестры Анастасии Серебряковой, – отчеканила Тая. – Вы в состоянии?

– Водички бы, – откашлялась Люба. По ее лицу не возможно было определить, какое впечатление на нее произвели Тайкины слова.

Я осталась караулить подследственную, а подруга сходила на кухню за водой, заодно прихватила пару маленьких, но относительно чистых табуреток – не век же нам стоять столбами. Напившись, Люба малость ожила, глаза ее прояснились, в них появилось осмысленное выражение.

– Расскажите, как вы убили свою сестру? – я смотрела на эту опухшую от водки, опустившуюся женщину и испытывала к ней только одно чувство – чувство брезгливости. И еще мне было отчаянно жаль Настю Серебрякову, мечтавшую только об одном – играть на театральных подмостках.