Прощальный фокус

Может, Говард с Китти и ненавидят друг друга, но они друг к друг притерлись, вот и продолжают жить вместе. Если хочешь прекратить что-то, надо от этого оторваться, уехать.

– И вы думаете, Китти этого хочет?

– Конечно, хочет, только в ней уже смелости не осталось. Поистратила она смелость. Думает, что она уже старая, что ничего не начнет заново. Вот что меня печалит. Мы с ней уже больше двадцати лет обсуждаем, как бы ей бросить Говарда. Тоска берет, оттого что все это длится и длится бесконечно.

Дот остановила машину, но не возле дома и даже не в городе. Они были на небольшом, футов десять высотой, голом холме.

– Сюда вся молодежь ездит целоваться, – сказала Дот. – Не зимой, конечно. Зимой только самые отвязные забираются. Сколько историй всяких о том, как они тут печку не выключают, а потом горючее кончается, и вот тебе конец – замерзают до смерти. Но летом народ валом валит. Летом здесь кукуруза – от края и до края. Отец мой однажды в молодости к океану ездил. Так он рассказывал, что океан – точь-в-точь поле здешнее, только синего цвета. Может, правда, это он так говорил, чтобы мне не так обидно было.

Даже и без кукурузы окрестные поля походили на океан. На ночной океан во время глубочайшего штиля, когда вода серебрится в свете луны. Бескрайний океан со всех сторон, а холм – это остров, и они спаслись после кораблекрушения.

– Я тоже в свое время здесь целовалась, – мечтательно сказала Дот. – Обожаю это место. Частенько и сейчас сюда приезжаю, а люди думают, что я спятила. Здесь думается хорошо. Вид отсюда такой, что мыслить начинаешь широко.

– И о чем вы думаете?

– О том, что жизнь всюду одинаковая. Везде у людей куча проблем и парочка радостей. И если б я уехала куда-нибудь и жила среди других людей, ничего бы особо не поменялось. Теперь, конечно, я и не хочу ничего менять, но в молодости меня эта мысль утешала.

Бессмысленно разуверять человека в том, что приносит ему утешение, или даже в том, что приносило ему утешение много лет назад, но Сабина не могла согласиться с таким взглядом на вещи. За пределами Аллайанса жизнь была лучше. И жили там люди по-разному. Куда меньше страдали и куда больше радовались. Сабина не сомневалась, что и Парсифаль посещал это место, но здешний вид не убеждал его в том, что жизнь, куда ни глянь, везде одинакова. На востоке он видел Нью-Йорк, на севере – Монреаль, а когда солнце садилось в бескрайнее море желтой кукурузы, он смотрел на юго-запад и видел Лос-Анджелес. Именно сюда молодежь Небраски приезжала воображать себе другую жизнь. Если бы даже отец Парсифаля увернулся от биты, а исправительное заведение для мальчиков осталось лишь страшной сказкой, Парсифаль обрел бы свой Лос-Анджелес. И наверняка вместе с ним сюда приезжала и Китти и, глядя на эту плоскую равнину, как и он, мечтала отправиться на запад. Так почему же не отправилась? Что заставило ее остаться здесь и выйти замуж за какого-то дурня, свалившегося с локомотива? Китти могла бы сделаться ассистенткой фокусника. У нее были те же способности, что у брата: его юмор, характер, его замечательная фигура. Вглядываясь туда, где равнина скрывалась за горизонтом, Сабина думала о том, что в одном Парсифаль ошибся. Он должен был взять с собой сестру.

– Поздно уже, – сказала Сабина. – Нам пора домой. Надо приехать до того, как уедет Китти.

– Жаль, что никто не видит нас здесь. Старуха Дот Феттерс наконец-то нашла себе товарку, чтобы ездить в Парк-Плейс! Воображаю, сколько было бы разговоров!

Когда они вернулись, на подъездной дорожке было пусто, а свет в окнах не горел. Пустой дом был неотличим от десятков других на улице, и Сабина не без труда вспомнила, к которому из них надо подъехать. А ведь она не сомневалась, что Китти с мальчиками еще тут. Говард на работе, к чему уезжать? Почему Китти не дождалась их, чтобы узнать, как там Берти?

– Похоже, дом в полном нашем распоряжении, – весело сказала Дот.

Но Сабине распоряжаться не хотелось. Больница утомила ее. А сидеть дома одна она привыкла. Она приняла из рук Дот «стаканчик на сон грядущий» – этот ритуал они с Дот раньше совершали после того, как Берти отправлялась спать, – но даже безо льда бурбон не грел. Сабина выпила виски залпом, как невкусное, но необходимое лекарство, и, пожелав Дот спокойной ночи, отправилась к себе. В комнате она долго глядела на две одинаковые кровати, пока не выбрала ту, что у окна. Теперь странным казалось, как смогли на такой узкой постели уместиться двое.

– Мама?

С последнего звонка Сабины домой прошло больше недели.

– Какое облегчение вновь услышать это слово из чьих-то уст. Папа пытался научить кролика говорить «мама», чтобы мне было не так одиноко, но бедняжка оказался к языкам не способен.

– Как кролик?

– Толстый. Все толстеет. Знаешь, папа чистит ему виноград. Пол-утра тратит на это дело. Ведь чищеным виноград не продают.

– Так давайте ему нечищеный, как я делаю.

– Папа говорит, что это вредно для его пищеварения.

– Не замечала.

– Может быть, папа и прав, что у нас ему лучше. Ты мне вот что скажи – у зверушки имя-то есть?