– Ну что вы, он очень гордый. И потом, я, когда его последний раз видела, он все про презумпцию невиновности бормотал, не мне, а себе. Вот разговаривает, а потом вроде как в себя уйдет и бормочет. Я и заволновалась. Я позвонила Бориной маме, и она сказала, что Борю в какой-то краже подозревают. Это Борю-то! Он же не то что чужое возьмет, свое отдаст! А на него еще на работе косо смотрят. А он очень чуткий человек, тонкий, ранимый… В общем, не крал он ничего. Он в этот вечер у нас был. И я, и отец, и Славка это подтвердить можем.
Лидия Николаевна ушла, подписав все показания, а Владимир Александрович все сидел, задумавшись, и все перебирал в уме их беседу со Стишовой.
Как же они с Ребровым так ошиблись в человеке?
– Володя, это я, Павел. Неприятности у нас с тобой. Коробкова только что госпитализировали прямо из издательства, с сердечным приступом. Состояние тяжелое, мне только что завред позвонил.
– Только этого нам теперь не хватало, – схватился за голову Соболев. – Я только что узнал, что у Коробкова алиби, – с тяжелым покаянным вздохом проговорил Владимир Александрович.
Глава 21
14 ноября 1972 года, Ленинград
– Ярослав Ефимович, припомните, кто обратился к вам с просьбой написать копии вот этих картин. – Павел Ребров протянул художнику Алдошину список задержанных на таможне картин.
– Да тут и помнить нечего. Римма Игоревна из «Интуриста» попросила. Сказала, какой-то иностранец заказал. Она иногда обращалась ко мне с такими просьбами. Я написал. Деньги хорошие, а мне не сложно, – пожал плечами крупный бородатый Ярослав Ефимович.
Глядя на него, сразу верилось, что для него любое дело не сложное. Ощущались в нем спокойная уверенность, внутренняя сила и житейская мудрость. Очень симпатичный был типаж.
– Скажите, а вы не интересовались, кто именно заказал эти работы?
– А зачем мне? Римма заказала, она же расплатилась.
– Хорошо. А вас не заинтересовало, почему среди эрмитажных копий вдруг затесалась картина Сера? Ведь ее нет в эрмитажном собрании.