Прощальный вздох мавра

Она была права. Я не мог предать Ламбаджана – ведь он научил меня боксировать. Он заставил сбыться пророчество моего потрясенного отца. Таким кулачищем ты кого угодно уложишь с одного удара.

В те дни, когда у Ламбаджана было две ноги и не было попугая, когда он еще не стал Долговязым Джоном Сильвером, он пускал в ход кулаки, зарабатывая добавку к скудному матросскому жалованью. В тех кварталах, где процветали азартные игры, где для затравки публике предлагали петушиные бои и потеху с медведями, он имел хорошую репутацию и получал приличные деньги, боксируя без перчаток. Вначале он хотел быть борцом, потому что в Бомбее борец мог стать настоящей звездой, как знаменитый Дара Сингх, но после ряда поражений он спустился в более грубый и примитивный мир уличных кулачных бойцов, где прослыл человеком, умеющим держать удар. У него был хороший послужной список; он потерял все зубы, но ни разу не был в нокауте.

Пока я был мальчиком, он раз в неделю приходил в сад «Элефанты», неся с собой длинные полосы ткани, которыми он обматывал мои левую и правую прежде, чем показать на свой небритый подбородок.

– Сюда, баба, – командовал он. – Сюда свою супербомбу сажай.

Так мы с ним обнаружили, что моя увечная правая – штука серьезная, что это рука-гиря, рука-торпеда. Раз в неделю я бил Ламбу в челюсть со всей силы, и сперва его беззубая улыбка как была на лице, так и оставалась.

– Бас[84]? – дразнил он меня. – Как перышком пощекотал. Мой попугай и то сильней бы врезал.

Через некоторое время, однако, он перестал улыбаться. Он по-прежнему подставлял челюсть, но теперь я видел, что он собирается для удара, призывает на помощь свои ресурсы боксера-профессионала... В мой девятый день рождения я нанес удар, и Тота шумно вспорхнул в воздух над распластанным на земле чоукидаром.

– Пюре из белых слонов! – проскрипел попугай, а я ринулся за садовым шлангом. Бедный Ламба лежал в отключке.

Придя в чувство, он опустил углы рта, изображая подчеркнутое уважение, потом сел и показал на свои окровавленные десны.

– Ударчик что надо, баба, – похвалил он меня. – Пора начинать учебу.

На ветку платана мы повесили наполненную рисом «грушу», и после незабываемых уроков Дилли Ормуз Ламбаджан дал мне свои уроки. Восемь лет мы с ним тренировались. Он научил меня стратегии боя и тому, что можно было бы назвать искусством поведения на ринге, будь у нас ринг. Он развил во мне чувство дистанции и особенно много внимания уделил защите.

– Не думай, что тебя ни разу не ударят, баба, и правая твоя тебе не поможет, когда в ушах птички зачирикают.

Ламбаджан был спарринг-партнер с уменьшенной, мягко говоря, подвижностью; но с каким поистине геркулесовым упрямством старался он компенсировать изначальную ущербность! Когда мы начинали работать, он отшвыривал костыль и принимался скакать по лужайке, как живая ходуля «пого».

Чем старше я становился, тем мощнее делалось мое оружие. Я начал невольно обуздывать себя, сдерживать силу удара. Я не хотел сшибать Ламбаджана с ног слишком часто или бить слишком сильно. Я воображал, как чоукидар становится придурковатым, начинает заговариваться и забывать мое имя, и это заставляло меня бить слабей.

К тому времени, как мы с мисс Джайей пошли на рынок Завери, я был натренирован настолько, что Ламбаджан шепнул мне:

– Если хочешь настоящего боя, баба, шепни мне одно словечко.

Возможность и манила меня, и ужасала. Хватит ли пороху? Моя боксерская груша ведь сдачи давать не умела, а Ламбаджан был мой давний друг. Выскочит какой-нибудь двуногий верзила, кости и мышцы вместо риса и мешковины, и измолотит меня до полусмерти.

– Руки твои готовы, – сказал Ламбаджан, пожимая плечами. – Насчет нервов не знаю.

Разозлившись, я шепнул словечко, и мы в первый раз отправились в безымянные переулки центрального Бомбея. Ламба представил меня попросту как Мавра, и поскольку я пришел с ним, пренебрежительных замечаний было меньше, чем я ожидал. Но когда он объявил, что новому бойцу семнадцать с хвостиком, раздался громкий хохот, потому что всем зрителям было очевидно, что я мужчина за тридцать, уже начинающий седеть, и что одноногий Ламба согласился тренировать меня только ради моего последнего шанса. Но помимо насмешек неожиданно послышались и возгласы одобрения:

– Может, он и ничего еще. Не молоденький, а какой красавчик.