Прощальный вздох Тэнсая

Итачи невольно оценил такую сдержанность в действиях – Саске определённо был из тех людей, которые умеют удивлять.

Небо мутнело, покрываясь россыпью бледных звёзд. Пора было возвращаться в поместье и подготовиться к миссии, как всегда не блещущей насыщенностью и серьёзностью. Слишком простая, обыденная, глуповатая и даже примитивная, но то, что их с Саске отправляют туда вместе, заставляло Итачи задуматься, а всё ли так легко, как кажется на первый взгляд.

Может всё более запутанно и туманно? Если так, то Саске будет несказанно рад. Больше всего ему хотелось бы отправиться на задание, где сражения следуют одни за другим, где кровь липким соком обагряет руки.

Кровь – красная, а этот цвет так идёт Саске.

Сочетание, заставляющее покрыться тело дрожью. То, от чего Итачи напрочь терял голову.

То, чем Итачи любовался, как любовался в своё время камелиями, росшими в их саду.

***

Меня зовут Красный

Моё нутро горит, я заметный, я знаю, что меня трудно пересилить.

Я выступаю открыто. Для меня главное – решимость и воля. Моё предназначение – заполнять поверхность своим победным огнём!

Я раскрашиваю мир, говорю ему: «Будь!», и он становится моего кровавого цвета.

Тот, кто прикасается ко мне, обжигается, ощущая на руках железо или медь; мой запах подобен полевым чайным цветам, травам, а не красным розам.

Цвет – это музыка, звучащая в темноте. Тысячи лет я слушаю, как разговаривают души – это похоже на шум прибоя – и потому смею утверждать, что коснуться меня – все равно что коснуться Ками*.

Я море, в котором купаются люди, я наполняю их, подобно сосудам.

Там, где появляюсь я, глаза сверкают, страсти кипят, сердца учащенно бьются.

Жизнь начинается со мной, и всё возвращается ко мне.

Я и есть цвет жизни.

Часть 1. Глава 2.

Дорога была утомительной, длинной, исчерпывающей все жизненные силы. Обжигающий солнечный диск распустил свои лучи, которые, подобно стрелам, впивались в тело, напрочь лишая возможности идти с первоначальным запалом.

Саске, устало прикрыв слезящиеся глаза, потянулся к фляге с водой. Живительная влага была необходима как никогда прежде.

Зной, создаваемый напористым солнцем и безоблачностью, стоял невыносимый, и горячий воздух щипал лёгкие при каждом вздохе.

Раскалённый грунт напоминал угли, нещадно обжигая ноги. Пыль, поднимавшаяся от шагов, прилипала к телу, оседая толстой плёнкой, которая стягивала и раздражала кожу.

Рядом размеренно, не спеша, шёл Итачи, ни слова не сказавший за весь их путь и ни разу не взглянувший в сторону Саске. Он как будто не тут, не с ним, а далеко в своих мыслях, там, где его не достать.

О чём же ты думаешь, Итачи?

Обо мне? О нас? О нашей близости?

И, словно прочитав эти мысли, он повернётся и посмотрит странным, долгим взглядом своих антрацитовых глаз.

Хриплым, глубоким голосом скажет: «Да, Саске». И это его «да, Саске» ударит хлыстом, заставит очнуться от долгого сна, подтолкнет на действия, так старательно оттягиваемые им же самим.

Они остановятся посреди пыльной дороги в полной сором обуви, в грязной тяжёлой одежде, и посмотрят друг на друга так, словно впервые встретились за много лет разлуки.

И бросятся в страстные объятия, сольются в поцелуе, отбрасывая все правила и традиции – к чёрту их – наконец, отдаваясь воле своих чувств, желаний и эмоций.

Но этого не происходит.

Произнести это всё вслух Саске не решился – вопросы застряли в горле тугим колючим комом, который он усердно пытался вымыть водой. Поперхнувшись, он закашлялся, злясь на всё вокруг – на воду, на погоду, на мелкие камни, забившиеся между пальцами ног, но больше всего – на Итачи.

На его сдержанность, холодность, неприступность, на его безмолвие и безучастие. Саске бесился на всё, что его окружало в данный момент.

В смятых уголках глаз блестели слёзы, горло першило от нескончаемого кашля; и оттого, что он оказался в таком глупом положении перед братом, Саске брало самое натуральное бешенство.

Крепкая, тяжёлая ладонь легла на спину как нельзя кстати. Глухо хлопнула под лопатками, погладила и исчезла так же внезапно, как и появилась.

Саске обернулся и посмотрел на брата. Тот стоял на расстоянии вытянутой руки и смотрел прямо, ожидая, когда кашель успокоится.

Саске поморгал несколько раз, стряхивая с длинных пушистых ресниц слёзы. Сквозь пелену заметил, что Итачи отошёл и встал там, где изначально шёл, медленно, даже вальяжно оправляя складки помявшихся хакама.

Его хрупкие на вид руки молочного цвета на самом деле были довольно сильными и мозолистыми.

«Как его образ обманчив», – подумал Саске.

Какое всё ненастоящее, искусственное, лживое. Брат создавал ложное впечатление своим видом, словами, действиями. Он, словно актёр, перевоплощался и играл роли так хорошо, что узнать его настоящего не представлялось возможным.

Этот факт заставил Саске зайтись новым приступом бешенства. Итачи, заметив перекошенное от злобы лицо брата, перестал поправлять одежду и уставился на Саске с немым вопросом.