Прощальный вздох Тэнсая

Но то, что с ним должен будет пойти Саске, заставляло не на шутку встрепенуться сердце. Это совместная миссия, так пожелал Хокаге и отказать Итачи не имел права.

Саске.

Он возмужал, стал сильным, красивым – словно огонь, он горел жаждой к жизни и новым познаниям. От хилого, робкого мальчика не осталось и следа.

Период его взросления Итачи пропустил, и этот факт его колол, причиняя тупую, тянущуюся боль в сердце. Он пропустил тот момент, когда Саске перестал заглядывать с нежностью ему в глаза, надеясь, что старший брат уделит ему время; пропустил, когда Саске перестал всё у него спрашивать, даже если и знал ответ, но хотел завести разговор, чтобы услышать голос брата, по которому скучает и постоянно ждёт; пропустил, когда Саске нужна была его братская помощь, и тот запутался в своих ощущениях, становясь всё более отчужденным и скрытным.

Он пропустил всё, всюду опоздал и везде не успел.

Итачи должен был быть рядом, как старший брат, как опора и поддержка, но всегда жертвовал своими отношениями с Саске ради деревни и клана. Он должен был заметить раньше странное, неестественное, безумное поведение своего младшего брата и постараться пресечь всякие попытки сотворить что-то непозволительное, а не разжигать это адское пламя, что захватывает и сжигает нарочито медленно и мучительно. Словно давая прочувствовать всю доступную гамму эмоций.

Он должен был быть братом, а стал никем.

Они так далеки друг от друга, но в то же время слишком близки. Саске затянул его на другую сторону, они теперь там – за стеклом, в банке, крутятся как жуки и не могут выбраться. А может, просто не хотят?

Саске не хотел.

Итачи соглашается: он готов идти на поводу желаний у своего ребёнка, он готов ему простить эту шалость.

Он знает, что там впереди – пустота, мутная, чёрная, сплошная неизвестность. Их отношения не примут, это небывалый случай, позор. Что их ждёт? Арест, заключение? Наказание? Но какое? Пожизненное пребывание в темнице, изгнание или казнь?

Если именно это их ждёт, то Итачи готов. Он уже давно решил для себя, что стерпит всё, что уготовано судьбой. Не будет роптать, досадовать, жалеть. Не будет пытаться противостоять, а покорно склонит голову, ибо он обязан будет ответить за допущенную ошибку. За то, что полюбил своего брата. За то, что позволил брату полюбить себя.

Если им суждено быть казнёнными, то даже смерть не сможет их разлучить. Их души, если таковые имеются, если ещё не выжжены, будут всегда искать встречи. Они будут воскресать тысячу раз, чтобы снова быть вместе, чтобы находить друг друга и отдаваться своей сумасшедшей любви. И за это будут тысячу раз умирать. Всегда в мучениях, всегда с позорным пятном, всегда не принятыми обществом и непонятые.

Два брата, два Учиха, кровь от крови, плоть от плоти – они по ту сторону баррикад, они вдвоём всегда будут против всех.

«Хорошо, очень хорошо», – думал Итачи. Всё так, как должно быть, и эти мысли, такие правильные, такие органичные, такие само собой разумеющиеся – вызывали в нём чувство удовлетворения. Он принимал их благосклонно, с некой эйфорией, ничуть не стыдясь, что думает о кровосмешении, о том, о чём мечтать нельзя.

Но всё, что нельзя притягивает магнитом, запретный плод всегда сладок, и Итачи хотелось вкусить его, попробовать на вкус, упиться этим ароматом, вкусом, раствориться в шлейфе пряного запаха; он хотел отдаться безумию, как сделал это Саске, он хотел сойти с ума.

«Я уже не в своём уме. Я безумен. Я болен.», – осознание опаляет, жжёт, убивает, но от этого хорошо, чертовски хорошо, радостно.

Он не такой как все. Саске не такой как все. Они с ним – другие, странные братья, таких больше нет и быть не может.

Они прокляты, и это проклятие не снять даже смертью. Им ничего не поможет, их не спасти.

«Очень хорошо», – в сотый раз подумал Итачи, перебирая длинными сухими пальцами хрустящую траву.

Молчание затянулось, но ни Шисуи, ни Итачи не хотелось продолжать разговор. Тишина была наградой, была необходима, как воздух, которым они дышат.

Они вдруг оба поняли, что им не о чём говорить. Все темы избиты, особенно то, что касается клана и деревни. Обсуждать можно бесконечно, но зачем, если они никогда не придут консенсусу?

Итачи любил Коноху, он был предан ей. Если нависнет угроза, он будет готов отдать жизнь ради защиты деревни. Если бы эта угроза исходила от его собственного клана, он готов был вырвать из сердца все чувства, все привязанности, и искоренить тех, от кого веет ненавистью, ненасытностью, жаждой мести и власти. Он мог бы решиться на это, он уже решился в глубине души.

Но одну привязанность он никогда бы не смог оборвать – привязанность к Саске.

Его брат, его любимый… Разорвать, выкинуть все воспоминания, чувства было выше его сил. Хвалёное хладнокровие таяло, словно снег под обжигающими лучами солнца – так стремительно быстро растекаясь в лужи, потом реки, булькающие своей грязью.